dzatochnik: (Default)
Избранные социально-политические и философские произведения декабристов. В 3 т. Т. 1. Северное общество. — М., 1951.

Предисловие в духе тогдашнего времени — соединение советского марксизма и позднего сталинизма. По философским воззрениям декабристы делятся на материалистов-атеистов (Д. Якушкин, П. Борисов, А. Барятинский, Н. Крюков, И. Горбачевский, С. Семёнов, И. Анненков, В. Раевский, Н. Репин, И. Иванов, В. Бечаснов и др.), материалистов-деистов (П. Пестель, А. Бестужев, Н. Бестужев, П. Выгодовский, К. Рылеев, Н. Тургенев, С. Кашкин и др.), верующих (П. Бобрищев-Пушкин, Е. Оболенский, Розен, Басаргин, Нарышкин, братья Беляевы, Киреев, Шимков, «всего 13-15 человек из 100..., сосланных в Читу») (с. 45). Read more... )
dzatochnik: (Default)
Данте родился в 1265 году, но точная дата рождения неизвестна. Известно, что он родился под знаком Близнецов, то есть в период с 21 мая по 20 июня, о чём он поведал в «Божественной комедии» (песнь XXII, строки 109-117). Но поведал так туманно, что понять это нельзя ни из перевода Лозинского, ни из перевода Илюшина, а только из комментариев (Данте Алигьери. Божественная комедия / Пер. М. Лозинского. — М., 1967. — С. 609; Данте Алигьери. Божественная комедия / Пер. А. Илюшина. — М., 2008. — С. 593). Все остальные даты (см. некоторые ссылки в русской Википедии) — позднейшие измышления. Это означает, что 760-летний юбилей можно отмечать целый месяц.

Более круглый юбилей, десять лет назад, я пропустил. Хотя к тому времени я уже первый раз прочитал «Божественную комедию» и находился под сильнейшим впечатлением. Равное впечатление оказали в сознательном возрасте не многие книги: «Эпос о Гильгамеше», «Илиада», «Песнь о Нибелунгах», «Война и мир». Конечно, Данте весь пропитан религией, но это мне не мешало. Это не мешало даже при чтении Библии. Данте же и сам сообщал в письме своему меценату, что его произведение «может быть названо многосмысленным..., ибо одно дело смысл, который несет буква, другое — смысл, который несут вещи, обозначенные буквой. Первый называется буквальным, второй — аллегорическим или моральным. <...> Итак, сюжет всего произведения, если исходить единственно из буквального значения, — состояние душ после смерти как таковое... Если же рассматривать произведение с точки зрения аллегорического смысла — предметом его является человек, то, как — в зависимости и от себя самого, и от своих поступков — он удостаивается справедливой награды или подвергается заслуженной каре» (Данте Алигьери. Малые произведения. — М., 1968. — С. 387).

Нынешние религиозные люди сводят смысл всех художественных произведений к религии. От Толстого и Достоевского, что не лишено оснований, до Шаламова, Стругацких, Куваева. Тогда вообще непонятно, зачем же читать какие-то книги, помимо священных книг, ведь в них уже всё сказано. Религиозный человек Данте, как видно, даже в своём очевидно религиозном произведении предполагал и другие смыслы. Предмет «Комедии» —человек. В период технооптимизма и футуроутопизма я трактовал для себя «Комедию» как историю о восхождении человека вверх, в духе советского литературоведения, в духе биографии в серии «Жизнь замечательных людей» (И. Голенищев-Кутузов. Данте. — М., 1967). Впрочем, это дела давно минувших дней.

Сейчас, в период пессимизма, мне пришла в голову не новая трактовка, а некая альтернативная версия «Комедии». Версия, которую можно назвать оптимистической, а равно и пессимистической. Предмет этой версии — не человек, а вещество, из которого состоит человек. Атомы этого вещества. Атомы соединяются в живые организмы, которые страдают, болеют, стареют, умирают. Ещё хуже, если атомы соединяются в организм, который сознаёт себя, значит, сознаёт своё страдание и умирание. Это и есть Ад. После смерти сознающий себя организм распадается на атомы и становится частью природы планеты Земля. Становится едой для червей, насекомых, бактерий, перегноем, почвой, водой, воздухом, облаком, дождём, снегом, росой, туманом. Это и есть Чистилище. Природа Земли не вечна, и Земля не вечна. Когда-нибудь она погибнет от космического огня и вся распадётся на атомы, которые будут рассеяны по просторам Вселенной. Тогда атомы окончательно освободятся от необходимости составлять что-то иное, нежели атомы. Это и будет Рай.

Можно считать это сюжетом ненаписанной поэмы или ненаписанного фантастического романа. И не более.
dzatochnik: (Default)
«Многие ученые смертельно перессорились за чувашей и черемисов, упрекали друг друга в невежестве и шарлатанстве, и читатели до сих пор не знают, что думать о чувашах, черемисах и этих ученых».

О. Сенковский. Чуваши, их происхождение и верования // Собрание сочинений Сенковского (Барона Брамбеуса). Т. 6. — СПб., 1859. — С. 217.

Часть 1. Трудолюбивые немцы, сыновья священников и поэтесса

Хрестоматия по культуре Чувашского края: дореволюци­онный период / Сост.: Н. Егоров, М. Данилова. — Чебоксары, 2001.

Сборник фрагментов, касающихся чувашей, из сочинений самых разных людей — от Андрея Курбского до исследователей 18-го и 19-го веков.

Александр Артемьев. Список населенных мест по сведениям 1859 года (1866). — Историк, географ, редактор «Казанских губернских ведомостей». Первый фрагмент посвящён прошлому территории Казанской губернии начиная с Волжской Булгарии: «все, касающееся до тех и других булгар [дунайских и волжских], имеет немаловажное значение для русской исто­рии вообще» (с. 8). Второй фрагмент посвящён чувашам, к которым автор относится сочувственно. Он подтверждает стереотипы об их характере: «тихий и робкий» (с. 54). Но опровергает их неспособность к учению: «Учителя училищ... весьма выгодно от­зываются о понятливости и прилежании чувашских учеников» (с. 55). В пример он приводит Спиридона Михайлова, который самостоятельно выучился русской грамоте и писал статьи для «Казанских губернских ведомостей» (с. 56).

Сигизмунд Герберштейн. Записки о Московитских делах (1549). — Посол Священной Римской империи. Первое упоминание чувашей в западноевропейских источниках: «че­ремисы и чуваши — весьма искусные стрелки. Чуваши отлича­ются также и знанием судоходства» (с. 66).

Андрей Курбский. История о великом князе Московском (1573). — Одно из первых упоминаний чувашей: «Егдаж переплавишася Суру реку, тогда и Черемиса Горняя, а по их Чуваша зовомые, язык [народ] особливый, начаша встречати...» (с. 71).

Адам Олеарий. Под­робное описание путешествия голштинского посольства в Московию и Персию (1656). — Немецкий учёный. Чуваши — «вероломный, разбойный народ, преданный чародейству» (с. 80).

Герард Фридрих Миллер. Описание живущих в Казанской губернии языческих народов, яко то черемис, чуваш и вотяков (1751, 1791). — Один из тех трудолюбивых немцев, которые создавали и развивали российскую науку в 18-м веке. Его сочинение опубликовано в сборнике почти полностью. Подробнее — см. ниже.

Пётр-Симон Паллас. Путешествие по разным провинциям Российской империи (1770). — Ещё один трудолюбивый немец. Вместе с Георги и Лепехиным возглавлял «междисциплинарные» экспедиции по изучению Российской империи. Беспристрастное описание одежды, религии, обычаев чувашей, без оскорбительных характеристик.

Иоганн Готлиб Георги. Описание всех обитающих в Российском государстве народов (1776–1777). — И ещё один трудолюбивый немец. В основном, беспристрастное описание. Но не без оскорбительной характеристики: «разумом еще тупее черемис, да и около себя они не опрятнее» (с. 173). Чувашский язык ошибочно относит к «финским» (с. 173).

Василий Лебедев. Симбирские чуваши (1850). — Единственный чуваш в сборнике. Сын священника, выпускник Казанской духовной семинарии и Петербургской медико-хирургической академии, работал в Министерстве внутренних дел, писал этнографические очерки. Известно одно стихотворение на чувашском «Эпӗр чӑваш пултӑмӑр...» («Мы чуваши были»...) с заключительными строками: «Çи, чăваш, хура çăкăр, // Мĕн тăвас – пирĕн телей!» («Ешь, чуваш, чёрный хлеб, // Что делать — наша доля!»). Ранее приписывалось Спиридону Михайлову или некоему Максиму Фёдорову, включено в англоязычную антологию чувашской поэзии Геннадия Айги. — В очерке показана жизнь чувашей изнутри, с множеством подробностей, о которых чужак не узнает. Не обходится без уже сложившихся стереотипов: «Симбирские чуваши гораздо беднее других своих родичей, бо­лее дики и робки, чем чуваши казанские. Дикость и робость сим­бирских чуваш зависит от условий местности, часто от собствен­ной лени...» (с. 182).

Иван Лепехин. Дневные записки путешествия по разным провинциям Российского государства (1771–1805). — Конечно, начинается со стереотипов: «Татары всех между ими проницатель­ные и больше обрядны. Близко к ним подходят мордва, а послед­нее место остается для чуваш» (с. 198). Дальше беспристрастное описание образа жизни и религии.

Виктор Вишневский. О религиозных повериях чуваш (1846). — Священник, который вырос среди чувашей. Автор книги «Начертание правил чувашского языка» (1836) — второго учебника чувашского языка. В очерке беспристрастное, подробное описание религии. Read more... )
dzatochnik: (Default)
И. Яковлев. Воспоминания. — Чебоксары, 1983.

*

И. Я. Яковлев в фотографиях и документах / Сост. Н. Краснов. — Чебоксары, 1999.

Н. Краснов. Иван Яковлев и его потомки. — Чебоксары, 2007.

В. Димитриев. Просветитель чувашского народа И. Я. Яковлев. — Чебоксары, 2002.

*

Учёные записки Научно-исследовательского института при Совете министров Чувашской АССР. Вып. 42. — Чебоксары, 1969.

И. Я. Яковлев и проблемы яковлевоведения / Ред.-сост. М. Кондратьев. — Чебоксары, 2001.

*

И. Яковлев. Краткій очеркъ Симбирской чувашской учительской школы. — Симбирскъ, 1908.

И. Яковлев. Матеріалы къ исторіи Симбирской чувашской школы. — Симбирскъ, 1915.

И. Яковлев. Ача-пӑча калавӗсем. — Шупашкар, 2001.


*

Иван Яковлевич Яковлев (13 (25) апреля 1848 — 23 октября 1930) — создатель новой чувашской письменности, чувашский просветитель, миссионер, патриарх, культурный герой. В 18-м и 19-м веках чуваши говорили, что чӑваш кӗнекине ӗне ҫинӗ (чувашскую книгу корова съела), то есть у них никогда не было книги, но уже была смутная мечта о чём-то высшем. Яковлев осуществил эту мечту и наконец дал чувашам Книгу во всех смыслах, прямых и переносных.

Когда начинаешь учить чувашский язык, то сразу натыкаешься на имя Яковлева, но оно не привлекает особого внимания. Краткие заметки в учебниках, энциклопедические статьи и даже более пространные очерки в книгах типа «Выдающиеся люди Чувашии» не могут дать хоть сколько-нибудь полного представления о титанической фигуре Яковлева. Когда читаешь воспоминания Яковлева, монографические книги о нём, статьи, раскрывающие отдельные стороны деятельности, только тогда осознаёшь подлинное величие этого человека. Вся жизнь Яковлева может быть описана двумя словами — учиться и учить. Причём учить он начал тогда, когда сам учился. Учить не ради карьеры, денег, повышения социального статуса. Учить ради улучшения жизни своего несчастного народа — причина, о которой в наши дни говорить смешно. Read more... )
dzatochnik: (Default)
Конец марта, солнце греет, снег быстро тает. В такое же время года начинается поэма классика чувашской поэзии Константина Иванова «Нарспи». Правда, в поэме начало весны нарисовано широкими мазками, и конец марта с тающим снегом незаметно переходит в апрель с зелёной травой и цветущими цветами. Первые десять катренов первой главы в моём переводе:

Вот месяц пуш позади,
Солнечный свет засверкал,
В чувашском селе Сильби
Поспешно снег исчезал.

Холмы и горы черны
От того, что снега нет,
Травы густы, зелены
От того, что солнца свет.

Лютая зима ушла
В печали ушла, в слезах;
Хладные слёзы лила,
Горюя о прошлых днях.

На дне оврагов и ям
Повсюду вода бурлит.
Только, не веря слезам,
Солнце палит и палит.

Зимние слёзы, журча,
В овраг навек утекут.
Дети, играя, крича,
На улицу все бегут.

Пришла добрая весна,
Пришла к нам, чтоб согревать.
Солнце от зимнего сна
Мир пробуждает опять.

Ожил великан лесной,
Надел зелёный наряд.
И степь своей красотой
Гордится, радует взгляд;

Здесь вот разные цветы
Добрый запах издают.
Здесь вот птицы с высоты
Славные песни поют;

И от самых облаков
Песни жавронка летят,
На нежной траве лугов
Прыгает стадо ягнят.

Возле стада своего
Мальчик в дудочку дудит,
Живот пустой, оттого
В сторону Сильби глядит.

При большом желании можно увидеть здесь описания пейзажей вокруг родной деревни автора. Но в этих условных лесах, степях, полях, холмах, где прыгают ягнята и пастушок дудит в дуду, только намёки на реальный пейзаж. Это общие места идиллической поэзии, которая зародилась у греков и римлян и была подхвачена новоевропейскими поэзиями, в том числе и русской. Набоков в комментариях к «Евгению Онегину» очень хорошо показал, что Пушкин пишет не о реальном пейзаже Псковской губернии, а об идиллическом пейзаже из античной, французской, английской поэзии (см. комментарии к строфе I главы второй, к строфе I главы седьмой). В начале 20-го века этот идиллический пейзаж наконец был описан на чувашском языке, который только тридцать лет назад обрёл письменность. К. Иванов через посредство русских классиков осваивал антично-сентиментально-романтические общие места, обогащал их местным колоритом, соединял с суровым реалистическим — до сих пор актуальным — сюжетом. В этом новаторство поэмы «Нарспи».
dzatochnik: (Default)
Вчера падал крупный мокрый снег: пройдёшь несколько шагов, и похож на снеговика. Сегодня как будто снег растаял, тротуары подсохли. Весь день дул сильный ветер и к вечеру опять надул крупный снег. По-чувашски этот снег называют курак тӑманӗ [произносится: кура́к тама́не] — грачиная метель.

Курак — это грач, а также ворона. Чтобы различить, можно сказать: хура курак (то есть чёрный курак) — грач, ула курак (то есть пёстрый курак) — ворона. Слово звукоподражательного происхождения, как названия многих птиц в чувашском языке. В других тюркских языках, в том числе в татарском, карга — ворона, отсюда русское слово «карга». Тӑман — пурга, буран, метель, вьюга; снег; туман. В других тюркских языках есть слова от того же корня, которые означают туман, отсюда русское слово «туман». В тюркские языки это слово пришло из авестийского языка. (См. словарь чувашского языка Ашмарина, этимологический словарь чувашского языка Егорова, этимологический словарь чувашского языка Фёдорова, этимологический словарь русского языка Фасмера.)

Курак тӑманӗ — грачиная метель. Не очень понятно, насколько это выражение старое и устойчивое. В самом авторитетном словаре Ашмарина его нет. Оно есть в русско-чувашском и чувашско-русском словаре Скворцова (много раз переиздавался с начала 1980-х годов). Так называется сборник стихов Геннадия Юмарта 1971 года. Не отсюда ли пошло это выражение? Поэт придумал, лексикограф внёс в словарь. Или поэт не придумал, а всё-таки взял из устной речи? Книгу Юмарта с оригиналом стихотворения я не нашёл, но зато нашёл перевод на русский язык.

Грачиная метель

Знать, в хорошем настроенье
Привередница-зима:
Вдруг метели предвесенней
Налетела кутерьма.
Ты в каком-то белом мире.
Вовсе не смыкал бы век.
А метель метет, транжиря
Мягкий, влажный, липкий снег.
Значит, с пламенного юга,
Где гроза следит в ночи,
Вместе с этой белой вьюгой
К нам весну несут грачи.
Кажется, вот-вот заграют
Средь пустых еще ветвей…
Ветлы тоже ожидают:
Им тоскливо без друзей.
Так грачиною метелью
Говорит зима: — Прощай,
Средь весеннего веселья
Белый снег не забывай!

Правду сказать, не шедевр. Но курак тӑманӗ, грачиная метель — хорошее выражение, мне сразу понравилось. Мокрый крупный снег, как вчера и сегодня, бывает весной. Уже скоро прилетят грачи, а также ласточки, коршуны, журавли. Скоро будет настоящее тепло.

*

Ӗнер шултра йӗпе юр ҫунӗ: темиҫе утӑм кайсан юр кӗлетке пекех пулатӑн. Паян юр ирӗлнӗ, тротуарсем кушнӑ. Кунӗпе вӑйлӑ вичкӗн ҫил вӗрнӗ, каҫалапа каллех шултра юр вӗҫтерсе тултарнӑ. Чӑвашла вӑл юра «курак тӑманӗ» теҫҫӗ. Курак тӑманӗ ҫуркуннепе пулать. Кӗҫех курак, чӗкеҫ, хӗрен, тӑрна вӗҫсе килеҫҫӗ. Кӗҫех ӑшӑ пулать.
dzatochnik: (Default)
Ҫеҫпӗл Мишши. Паянтан: Сӑвӑсем. — Шупашкар, 1999. = М. Сеспель. С этих пор: Стихи / Пер. А. Смолина. — Чебоксары, 1999.

Биография классика чувашской поэзии Михаила Сеспеля (1899–1922) типична для революций. При рождении его звали Михаил Кузьмин, он поменял имя и стал называть себя Сеспель Мишши. Сеспель* — так по-чувашски называются разные синие цветы: подснежник, фиалка, медуница. Конечно, выбор весеннего цветка неслучаен — это символ новой жизни. Сеспель вступил в партию большевиков, стал первым председателем Революционного трибунала Чувашской автономной области, был арестован по подложному обвинению, скоро освобождён, уехал в Украину, недолго — из-за болезни — служил в Красной армии, через некоторое время повесился. Он болел костным туберкулёзом, который, возможно, стал одной из причин самоубийства. Другой причиной был внутренний кризис: он мечтал об освобождении чувашского народа и о всемирной коммунистической утопии, а видел вокруг новый капитализм в виде нэпа и новую бюрократию.

Несмотря на высокие должности, Сеспель был одним из множества второстепенных борцов революции, которые стремительно врывались в Историю, а потом так же стремительно исчезали. Чтобы закрепиться в Истории, нужно было стать литературным персонажем, как Чапаев, или писателем, как Фурманов. Сеспель не канул в Лету по второй причине — он был писателем. Он успел написать несколько десятков стихов и провести в чувашской поэзии силлабо-тоническую реформу. В русской поэзии начало двадцатого века было временем экспериментов. В молодой чувашской поэзии доминировала традиционная силлабика, взятая из народной поэзии. Сеспель последовательно начал писать силлабо-тоническими размерами. Если это авангардизм, то парадоксальный: отказ от чувашских классических размеров и переход к русским классическим размерам. Долго советские чувашские поэты писали силлабо-тонические стихи, в том числе и Геннадий Айги. Впрочем, Сеспель ввёл в чувашскую поэзию и верлибр, но это его нововведение было продолжено только в шестидесятых годах.

Что сказать о стихах Сеспеля? Подавляющее большинство — это романтический национализм в духе Шиллера и Мицкевича, восхваление чувашского народа и чувашского языка. Тут и свойственная многим европейским национализмам христианская символика, как в стихотворении, которое прямо начинается с цитаты из Нового Завета: «Или! Или! Лима савахвани!..». Новый мир — это утопия всех людей, но, прежде всего, утопия чувашей, даже в лучших стихотворениях — «Ҫӗн кун аки» («Пашня нового дня»), «Тинӗсе» («Морю»). Только в стихотворении «Кӗпер хывӑр!» («Проложите мост!») — единственном в этом издании — совсем не звучит национальная нота. В этом гениальном стихотворении, которое написано верлибром, та же тема утопии дана в очень мрачных тонах. Везде лежат мёртвые, но живые, шагая по мёртвым, строят мост в «солнечное завтра». Автор понимает, что до утопии он не доживёт, и он готов быть даже не строителем утопии, а строительным материалом для неё.

Эй!
      Бросьте меня,
Вон туда — бросьте,
Под мост бросьте меня.
Ах,
      Затылок проломите.

Когда-то Вильгельм Кюхельбекер написал стихотворение «Участь русских поэтов» о тяжёлой судьбе Рылеева, Пушкина, Грибоедова, да и самого себя. Можно написать такое же стихотворение об участи чувашских поэтов. Конечно, многие из них стали жертвами сталинских репрессий. Но двух самых значительных поэтов сталинизм не коснулся, потому что оба успели умереть раньше. Константин Иванов умер от лёгочного туберкулёза в двадцать четыре года. Михаил Сеспель болел костным туберкулёзом и покончил с собой в двадцать два года. Иванов и Сеспель почти ровесники, у них было что-то общее: у обоих рано проявился художественный талант, оба писали стихи и рисовали. Они могли бы встретиться, но были людьми совершенно разных эпох. Эта разница видна даже по фотографиям. Иванов в костюме-тройке и с бабочкой — интеллигент рубежа веков, «классик и основоположник чувашской поэзии». Сеспель в гимнастёрке и шинели — герой революции, «основоположник советской чувашской поэзии». Благодаря ранней смерти каждый из них остался в своей эпохе, не дожил до вероятных репрессий или до неизбежной дряхлой старости. Чуковский говорил: в России надо жить долго. Может, и не надо?

* По-чувашски: ҫеҫпӗл (этимология неясна). Буква ҫ означает звук, который в разных учебных пособиях описывают по-разному: средний между сь и шь; мягкий сь, как словах «лось» или «сюита»; попалось определение «шепелявый звук». В положении между двумя гласными или между сонорным и гласным озвончается и произносится примерно как зь/жь. В книгах по-русски его передают буквами с/з: Ҫеҫпӗл — Сеспель, Ҫимӗк — Симек (летний праздник), арҫури — арзюри (лесной дух). «Обычные» носители языка, не имеющие чувашской раскладки, пишут и с, и щ: ҫук — щук, сюк. Очевидно, произношение зависит и от говора, и от индивидуальных особенностей.
dzatochnik: (Default)
Три текста срифмовались в моей голове: очерк русского прозаика, стихотворение американского поэта и стихотворение чувашского поэта.

Когда-то в школе читал очерк Владимира Короленко «Огоньки» (1900). Герои плывут по «угрюмой сибирской реке» и видят впереди огни. Кажется, что они близко, но они ещё далеко. Конечно, учительница тогда объясняла, что очерк следует понимать не только буквально. Мне этот очерк был скучен, хоть буквально, хоть символически. Теперь я наконец дожил до настоящего, собственного понимания. Постоянно вспоминаю огни из очерка, когда еду за городом вечером или утром — не по реке, конечно, а по дороге. Вокруг сначала леса, потом поля, а вдали огни сказочных крохотных домиков... И символизм теперь тоже очень понятен. Во времена Короленко некоторые образованные люди, сторонники прогресса и просвещения, были охвачены иллюзорной идеей, что угрюмая река Истории приведёт человечество в Светлое Будущее.

Намного позднее мне попалось стихотворение забытого американского поэта Хоакина Миллера* «Columbus» («Колумб»; 1896). Это произошло в краткий период моего оптимизма, и я даже его перевёл ради упражнения — перевёл на троечку. Главный герой, несмотря на трудности, на усталость команды плывёт через бескрайнее море — и наконец видит свет. Свет растёт и разворачивается «освещённым звёздами флагом». Колумб — и архетипичный первооткрыватель новых земель, и предшественник американских пионеров. Здесь огни — символ не Светлого Будущего, а Светлого Настоящего, уже осуществлённой утопии под названием США, которые были флагманом просвещения и прогресса. Реалист и народник Короленко, неоромантик и американский патриот Миллер сходились в какой-то точке. Неслучайно США были образцом для деятелей русского освободительного движения — от декабристов до большевиков. Утопия США с расизмом и прочими недостатками, до сих пор неизжитыми, тоже была иллюзорной. И фигура Колумба утратила героический ореол и в США, и в Испании.

Совсем недавно я открыл для себя чувашскую поэзию, в том числе поэта Николая Васильева-Шубуссинни**. Это был друг главного чувашского поэта Константина Иванова, оба они учились в Симбирской школе, оба там преподавали. Стихи и поэмы обоих были опубликованы в первой антологии чувашской поэзии «Сказки и предания чуваш» (1908), в которой оригинальные сочинения были выданы за фольклорные. Среди прочих, там напечатано стихотворение Васильева «Хунар ҫутти» («Свет фонаря»). Сокращённый прозаический перевод:

«Слушайте, слушайте, живущие, откройте глаза, народы! Кто шумит в дремучем лесу? Его голос — как гром, свет его фонаря — как свет луны. Когда машет руками, воздух гудит, когда шагает, земля трясётся. Когда холодно взглянет, молния блестит, когда говорит, мёртвый оживает. Кто этот человек? Кто даёт ему силу? Я узнал учителя: имя этого человека — Свет Разума, имя его фонаря — Исписанный Лист (то есть Грамота). Разум учит людей жить, в тяжёлые дни друг другу помогать».

В этом стихотворении, совсем не похожем на чувашские народные песни, нет ничего нового. И фигура революционного колосса, и образ огня в темноте как символ Светлого Будущего. Новое в том, что дети чувашских земледельцев получили образование и начали заниматься просвещением. Васильев верно служил человеку с фонарём и до революции, и после. Последняя его должность: директор Чувашского НИИ социально-культурного строительства. Но новый человек с фонарём оказался человеком с орудиями пыток: Васильев был арестован в 1937 году и умер в лагере. Опять иллюзия...

Прошли годы и годы. Теперь в мире нет хоть сколько-нибудь влиятельной силы, которая последовательно защищает просвещение и прогресс. Освободительные идеи девятнадцатого и начала двадцатого веков были иллюзорны, но теперь нет и этих иллюзий. Угрюмая река Истории ведёт человечество к водопаду на краю плоской Земли.

* Настоящее имя — Цинциннат Хайнер Миллер. Псевдоним Хоакин взят в честь мексиканского бандита Хоакина Миллера.

** Псевдоним Шупуҫҫынни читается примерно так: Шубущщинны́. Буквально-буквально переводится как «Шубущ, его/её человек», то есть «человек из Шубуща», «житель Шубуща». В Чувашии есть несколько деревень с названием Шупуҫ (шубу́щ) или Шупоҫ (шубо́щ). Этимологию этого названия я не выяснил. Васильев родился в деревне Иккасси, по-русски Икково. Почему он назвал себя человеком из Шубуща? На русском нашёлся один неавторитетный источник, где говорится, что так называлась улица. Если это верно, он был человеком с улицы Шубущ. По-русски псевдоним передают как Шубуссинни или Шубоссинни. Деревня Икково находится в Чебоксарском уезде, где говорили на верховом (окающем) диалекте. Литературный чувашский язык создан на основе низового (укающего) диалекта. Васильев подчинялся правилам литературного языка и писал псевдоним через у. Но по-русски, так сказать, восстанавливают справедливость и пишут через о. Всё это надо проверять по чувашским источникам. В Чувашской энциклопедии значение псевдонима вообще не объясняется.
dzatochnik: (Default)
Несколько раз пытался читать стихи самого известного чувашского поэта Геннадия Айги — русские стихи, конечно. Люблю авангардистов, но и тех, настоящих авангардистов начала века читать в большом количестве не могу. От авангардизма Айги, честно признаюсь, я не прихожу в восторг. Не понимаю, что в нём такого особенного. Может быть, я просто недалёкий.

Когда я начал учить чувашский язык, то сразу же наткнулся на стихотворение Айги «Пуйӑссем» («Поезда»; 1957)*. Стихотворение довольно традиционное, размер такой же, как в трагически-ностальгическом стихотворении Мандельштама «Я вернулся в мой город, знакомый до слёз...» У Айги, несмотря на долю ностальгических воспоминаний о деревне в финале, настроение оптимистическое. Молодой человек едет куда-то на поезде, видит огромный прекрасный мир, впереди у него вся жизнь. Ничего чувашского в стихотворении нет, в нём нет и ничего специфически российского. Оно космополитичное, оттепельное, шестидесятническое. Недаром там упоминается иностранный поэт — один из любимых поэтов автора. Забавно упоминание Пимена из «Бориса Годунова» (по-моему, не самый удачный образ, мне он мешает).

Это стихотворение в одном ряду с ранними повестями Стругацких и Аксёнова, фильмами по сценариям Шпаликова, бардовскими песнями Визбора и Городницкого, картинами «сурового стиля». (Впрочем, лучшей иллюстрацией была бы какая-нибудь «железнодорожная» картина художника предыдущего поколения — Георгия Нисского.) Хотя оно не ностальгическое для автора, но, как и другие примеры оттепельного искусства, вызывает во мне странную квази-ностальгию по тому, чего у меня не было. По бурной молодости, по странствиям, по дружбе.

Вот оригинал и мой буквальный перевод:

Пуйӑссем**

Эй, ман тунсӑх, ҫул тунсӑхӗ! Эп асилетӗп
Иржи Волькерӑн, чех сӑвӑҫин, сӑмахне:
«Пуйӑссем, эп илтетӗп эсир чӗннине!»
Асӑмра эп каллех юратса тинкеретӗп
Семафорӑн ҫинҫе шевлине.

Эй, машин ҫӑвӗпе чӑпарланнӑ ик атӑ!
Ҫул ҫинчи курӑксем сулланса тивнӗ май,
тусанланчӗҫ вӗсем, тусанланчӗҫ пӗрмай.
Асӑмра та пулин ҫул ҫине эп тухатӑп:
эп курни — сахал мар, курманни те — нумай!

Пуйӑссем, пуйӑссем — малаллах ыткӑнаҫҫӗ,
антрацит пек ялтраҫҫӗ хула ҫурчӗсем,
каҫсерен рельсӑсем ҫумӗнчи хунарсем
хӗрлӗ ҫутӑ сапса, шӑппӑн, лӑпкӑн ҫунаҫҫӗ —
пӗчӗк Пимен ларать пек кашни хунарта,
ман кун-ҫулӑм ҫинчен тем ҫырать пек унта!

Эп вакун шӑв-шавне кунӗн-ҫӗрӗн илтетӗп,
хуласем, тинӗссем уҫакан тусӑмсем!
Ҫӗр ҫинче, эп пӗлетӗп, пур урӑх ҫынсем —
тахҫанах уҫса тупнӑ ҫуртсем ӑшенче те
сӗтелсем ҫеҫ уҫса пурнакан этемсем!

Вакунра хӑй ҫутаҫҫӗ — ҫывхарчӗ ҫу каҫӗ...
Сарӑ ҫӳҫлӗ хӗрарӑм ялан ман асра:
пӗчченех вӑл ларать пуль таҫта, аякра —
кантӑк уҫӑ... Хырсем шавламашкӑн пуҫлаҫҫӗ,
юхан шыв сас парать чӑтлӑхра...


Поезда

О, моя тоска, дорожная тоска! Я вспоминаю
слова Иржи Волькера, чешского поэта:
«Поезда, я слышу ваш зов!»
В памяти я опять с любовью всматриваюсь
в тонкий луч семафора.

О, пестреющие от машинного масла два сапога!
Когда трава на дороге, качаясь, касалась,
пылились они, пылились постоянно.
Всё равно в памяти я выхожу на дорогу:
виденного мной — не мало, невиденного — много!

Поезда, поезда — вперёд мчатся,
как антрацит, блестят городские дома,
каждый вечер фонари рядом с рельсами
рассыпая красный свет, тихо, спокойно, горят —
как будто маленький Пимен сидит в каждом фонаре,
о моей жизни как будто что-то пишет там!

Я днём и ночью слышу вагонный шум-гам,
мои друзья, открывающие города, моря!
На земле, я знаю, есть другие люди —
уже давно внутри найденных домов
открывающие только столы люди!

В вагоне огонь зажигают — приблизился летний вечер...
Русоволосая женщина постоянно в моей памяти:
совсем одна она сидит, наверное, где-то далеко —
окно открыто... Сосны начинают шуметь,
река подаёт голос в чаще..


На русский язык стихотворение перевела Белла Ахмадулина (1961). По-моему, как иногда бывает с переводами, перевод не получился, а получилось русское стихотворение по мотивам оригинального стихотворения, вариация на тему. Это очень хорошее стихотворение, а строка «О, тоска по железу железных дорог!» — просто отличная. Только в оригинале такой строки нет, а похожая строка стоит в начале первой, а не четвёртой строфы.

Поезда***

Памяти Йиржи Волькера, чешского поэта

О, деревня моя на отлёте земли!
Я б вернулся под сень твоих добрых дворов,
не отвергнул бы я твоих скромных даров,
но тоска по железу железных дорог
затуманила очи мои.
И несется вагон вдоль
натянутых рельс.
И несется смычок вдоль натянутых струн.
Я отведаю воздуха множества стран!
Слава Богу, не стар я, не стар я, не стар,
этот рейс — не последний мой рейс.
Йиржи Волькер, я твой повторяю урок:
быть во всех поездах и во всех городах,
на разъездах, как в желтых и красных цветах,
промелькнут в этих желтых и красных флажках
чьи-то губы и вымолвят: „Ах”...
О, тоска по железу железных дорог!
Веселы мне, дорога, твои фонари!
Сам с собой я играл среди этих огней:
каждый алый фонарик — как келья, а в ней
Пимен крошечный вторит движению дней
и труда не прёрвет до зари.
Так я мчался — свободный, невзрачный, ничей,
засыпал, и ко мне, по велению сна,
снисходила та женщина, как тишина,
и смотрел я, как смотрит она из окна,
и гремит по оврагу ручей.


Сам Айги тоже создал русскую вариацию на тему собственного стихотворения — в духе своих русских авангардистских стихов (1975). Как в случае с остальными русскими стихами Айги, я не понимаю, что тут такого особенного.

Из поэмы о Волькере****

там в тайниках заоконных лугов
антрацитами светятся
черные дома полустанков

и вечером около рельс
маленькие красные фонари
горят так тихо и сосредоточенно
как будто сидят в них
маленькие Пимены
и тихо и застенчиво пишут

что сказание все продолжается


Перечитывал стихотворение и вдруг решил попробовать сделать как можно более точный перевод. Сохранить размер, типы рифмы, схему рифмовки, анжамбманы и прочие формальные особенности. В содержании тоже пытался обойтись без отсебятины, хотя ради размера и рифмы кое-что пришлось убавить, кое-что добавить. Впервые в жизни сделал художественный перевод стихотворения, и очень доволен.

Поезда

О, тоска, по дорогам тоска! Вспоминаю
те слова, что сказал Иржи Волькер, поэт:
«Поезда, ваш призывный я слышу привет!»
Вот с любовью я в памяти взор направляю
на луча семафорного свет.

Сапоги от машинного масла пестреют!
На дороге, трава задевала когда,
запылились они, запылились тогда.
Всё равно выхожу на дорогу скорее:
видел много, увижу и больше, о да!

Поезда, поезда — лишь вперёд они мчатся,
и блестят антрацитом дома городов,
и ночами на рельсы с окрестных столбов
красный свет продолжает в тиши рассыпаться —
будто маленький Пимен внутри фонарей,
будто пишет он что-то о жизни моей!

Дни и ночи вагоны и в шуме, и в гаме,
города и моря открывают друзья!
Но вы знаете так же, как знаю и я,
тех людей, что давно разошлись по домам и
лишь столы открывают средь кучи тряпья!

Свет в вагоне зажгли — летний вечер встречают...
Снова женщина русая в мыслях моих:
одиноко сидит в тех краях, в тех родных —
у окошка... И сосны шуметь начинают,
и река где-то в дебрях густых...
Read more... )
dzatochnik: (Default)
Константин Васильевич Иванов (15 [27] мая 1890 — 13 [26] марта 1915) занимает в чувашской литературе то же место, какое в других литературах занимают Данте, Шекспир, Гёте, Пушкин. Он не только чувашский Пушкин — главный национальный поэт, «классик и основоположник чувашской литературы». Он и чувашский Лермонтов с образцовой биографией поэта-романтика, в которой есть и участие в великом историческом событии, и преследование со стороны властей, и ранняя смерть. Он и чувашский Некрасов, который обращался за вдохновением к жизни народа, писал о страданиях народа и призывал народ к борьбе.

Иванов жил во времена чувашского национального подъёма, как говорили раньше, или конструирования нации, как говорят теперь. Чуваши, по одной из версий, потомки тюркоязычных болгар, столетиями находились на обочине истории. Когда-то их предки правили крупными государствами — Великой Болгарией на берегах Чёрного и Азовского морей и Волжской Булгарией. Потом же они были подданными государств, в которых играли второстепенную роль, — Золотой Орды, Казанского ханства, Российского государства. Земледельцы, недавние язычники, они не имели городов, письменности, сложных ремёсел. Из их среды не выходили государственные деятели, люди искусства и науки. Редкостью были такие фигуры, как китаист Никита Бичурин, знакомец Пушкина. Участие чувашей в политической жизни ограничивалось бунтами: Разинщина, Пугачёвщина, восстание 1842 года — Акрамовская война. Эстетические потребности, как у всех, удовлетворялись фольклором и ремёслами: песнями, вышивкой, резьбой по дереву. Среди пословиц, собранных лингвистом-чувашеведом Николаем Ашмариным, есть и такая: «Когда народам раздавали счастье, чуваш обматывал ноги (то есть надевал лапти) и опоздал».

Во второй половине девятнадцатого века положение резко поменялось. Тогда среди чувашей стали появляться образованные люди, которые изучали быт чувашей, писали стихи, поэмы, очерки на родном языке. В поволжских губернских столицах — Симбирске, Казани, Уфе, Самаре — возникли центры высококультурной чувашской жизни. Сейчас в Чувашии вспоминают, в первую очередь, педагога Ивана Яковлевича Яковлева. Он создал чувашский алфавит, написал букварь, заложил основы чувашского литературного языка, издал более ста книг на чувашском языке, перевёл Библию. Он открыл в Симбирске школу, которая меняла статус и название, но вошла в историю как Симбирская чувашская школа. До 1917 года школа выпустила тысячу выпускников и выпускниц. Они не только работали сельскими учителями, но внесли огромный вклад в чувашское просвещение, литературу, музыку, фольклористику, театр и кино, принимали участие в бурной политической жизни начала двадцатого века. Работу Яковлева поддерживал Илья Ульянов, отец Ленина. Когда Яковлева после революции пытались преследовать, Ленин его защитил. В современной Чувашии Яковлев занимает одно из первых мест в «пантеоне местночтимых святых».

Вся недолгая жизнь Константина Иванова была связана с Яковлевым и Симбирской школой. Иванов родился в 1890 году в селе Слакбаш Белебеевского уезда Уфимской губернии (ныне Белебеевский район Башкортостана). Его предки-язычники носили имена Ка́шкар, то есть Волк, и Прта. Теперь в Чувашии есть люди, которые пытаются «очувашить» Иванова и называют его Иванов-Кашкар или Иванов-Прта. Отец был крестьянином, но состоятельным и грамотным, поэтому своих детей отправлял учиться. В 1903 году, после учёбы в начальной школе и Белебеевском городском училище Иванов поступил в Симбирскую школу. Помимо учёбы, он читал классиков русской и западноевропейской литературы, чувашских писателей, сам начал писать стихи. Окончить школу ему не удалось из-за разгоревшейся революции 1905 года. Он откликнулся на неё стихотворением «Просыпайтесь, поднимайтесь!»:

Просыпайтесь, поднимайтесь, чуваши!
Поднимайся, чтобы бороться, голодный народ!
Народный гнев пусть клокочет!
Вперёд, вперёд, вперёд!

В 1907 году за участие в протестах против одного из преподавателей, в политическом митинге с пением революционных песен он вместе со всем классом был исключён из школы. Он вернулся в родное село, крестьянствовал, собирал фольклор. Яковлев в числе других своих учеников пригласил его для работы над переводами русской поэзии. Иванов перевёл «Песнь про купца Калашникова» Лермонтова, стихи Лермонтова, Некрасова, Кольцова, Огарёва, Бальмонта, рассказы Ушинского и Толстого. Свои оригинальные стихотворные сочинения он создал за очень короткий период — в 1906-1908 годах. Это лирические стихи, баллады, незаконченная трагедия «Раб дьявола» и главное его сочинение, его opus magnum — поэма «Нарспи», опубликованная в 1908 году. После этого он по непонятным причинам бросил писать стихи. В 1909 году он сдал экзамены на звание народного учителя и преподавал в той же Симбирской школе рисование и черчение. Он занимался живописью и фотографией, проиллюстрировал очередное издание яковлевского букваря, хотел поступить в Академию живописи, писал либретто оперы «Нарспи», перевёл «Песнь песней». В 1913 у него обнаружилась чахотка — туберкулёз. Константин Иванов умер в родном селе в 1915 году, не дожив до двадцати пяти лет.

На одной из фотографий, снятых Ивановым, он запечатлел себя и трёх своих друзей, соучеников по Симбирской школе. Справа налево: Константин Иванов (умер от туберкулёза в 24 года), поэт Николай Васильев-Шубуссинни (репрессирован, умер в лагере), лингвист Фёдор Тимофеев (репрессирован, умер в лагере), фольклорист Пётр Пазухин (погиб на фронте в Первую мировую). Конечно, эта фотография не репрезентативна, но в ней есть некоторый символизм. Ранняя смерть, гибель на войне, репрессии — такова судьба чувашской интеллигенции в первой половине двадцатого века.

Кажется, репутация Иванова как «классика и основоположника» начала складываться в 1940 году, когда пышно отпраздновали пятидесятилетие со дня его рождения. В течение следующих двух с половиной десятилетий были изданы его сочинения на чувашском, русском и других языках, открыты музеи, поставлен спектакль, в его честь названа улица, открыт памятник, его имя присвоено театру, наконец в 1966 году была учреждена Госпремия Чувашской АССР им. К. Иванова. Все эти институции и объекты существуют до сих пор, открываются новые памятники, ставятся новые спектакли, в том числе оперы и мюзикл, проводятся научные конференции. Но всё это происходит только в Чувашии. За пределами Чувашии Иванова не знают даже люди, которые интересуются литературой. Иванов — поэт мирового уровня и одновременно поэт провинциального уровня, «местночтимый святой». Read more... )
dzatochnik: (Default)
А. Кристи. Восточный экспресс. Десять негритят. — М., 1990.

Начитался про «уютные детективы» и тоже решил кое-что прочитать для уюта. Современный хлам трогать не стал, а обратился к классике жанра. В школе читал много зарубежных детективов, и Агата Кристи мне не нравилась. Мне нравились другие авторы — от Дэшила Хеммета до Мики Спилейна и Ричарда Старка. Теперь прочитал не без удовольствия, но и без восторга. В 20-м веке были писатели, которые умели сочетать увлекательность «низких» жанров с глубиной «высокой» литературы: Каверин, Грэм Грин, Дюрренматт, Стругацкие, Лем, Эко. Даже по сравнению с ними романы Агаты Кристи кажутся примитивными. Read more... )
dzatochnik: (Default)
Одна старая знакомая стала книжной блоггеркой. Даже получила известность в нашем городе: выступает в библиотеках и книжных магазинах, в местных СМИ советует, какие книги почитать. В основном, она читает современную литературу, самую современную. Большинство имён, которые она называет, я не слышал. Когда-то в молодости я тоже следил за современной литературой, за модными книгами, за рецензиями, за премиями. (Где теперь те писатели, которых хвалили критики, которые получали премии? Кто-то и теперь пишет, а кто-то исчез. Помню одну девушку, которая написала роман из электронных писем. Критики были в восторге: эпистолярный роман в новом виде! Роман из электронных писем представляется теперь таким же архаичным, как классический эпистолярный роман Руссо «Юлия, или Новая Элоиза». Читать его тоже будут только историки литературы.) Потом понял, что много читаю, но не читал Гомера, Данте, Шекспира. Погрузился в классику и про современную литературу забыл. Сейчас читаю мало, и если читаю, то классику.

У меня сложилось впечатление, что литература как способ познания мира на классике и закончилась. Это случилось примерно в начале двадцатого века. Те великие писатели сказали о человеке и обществе всё, что можно сказать. Писателям двадцатого века оставалось два пути. Первый путь: продолжать писать, как классики, то есть быть эпигонами. Это, например, почти вся советская литература. Второй путь: отрицать классику. Это модернизм во всех его вариантах. Был третий путь — или вариант первого пути: скрестить приёмы классиков с приёмами «низких» жанров, с тайной и чудом. Но идейно это опять было эпигонство. Например, Стругацкие скрестили приёмы Толстого и детективно-приключенческой литературы девятнадцатого века. Получились увлекательные книги, но идейно это был всё тот же Толстой. Весь прогрессорский цикл, в частности «Трудно быть богом» и «Обитаемый остров», — это философия из «Войны и мира», пересказанная для подростков. Проблема в том, что подростки настолько недалёки, что они и в пересказе ничего не понимают. Если это прочитают фанаты Стругацких, они возмутятся. Но я тоже фанат Стругацких и специально выбрал такой образец. Если таковы лучшие образцы, то что говорить о средних и худших? В двадцатом веке оба эти пути закончились тупиком. Опять, как классики, рассказывать историю несчастной любви на фоне быта, пусть даже с добавлением тайны и чуда? Опять назло классикам писать историю без сюжета, без героя, без морали — историю без истории? Литературе двадцать первого века остались только повторы. (В двадцатом веке был ещё кинематограф. Опять-таки в лучших образцах это либо повторение классики, либо отрицание классики. О чисто развлекательном кинематографе, как и о чисто развлекательной литературе не стоит и упоминать.)

Кто-то скажет: а как же литература о страшных катаклизмах двадцатого века, о которых классики не могли писать? Да, классики не писали о массовых убийствах, но они писали о тех особенностях человеческой природы, которые привели и к массовым убийствам. В девятнадцатом веке в литературе появились такие способы описания реальности, которые позволяли увидеть саму суть человека, независимо от обстановки, от быта, от технологий, от политического режима. Именно поэтому классики сохраняют актуальность, несмотря на исчезновение многих деталей обстановки. Чтобы сказать новое слово о человеке, недостаточно ввести в сюжет массовые убийства, или новые технологии, или новые «мемасики».

В двадцатом веке у писателей были возможности сказать нечто новое, но они эти возможности упустили. Назовём несколько тем, которые литература двадцатого века затронула мельком. Тема «жлоба», недомодернизированного человека, который очень отличается от обывателя, прекрасно описанного классиками. Те же Стругацкие по традиции обличали обывателя и только изредка обличали жлоба, хотя жили в окружении жлобов. Тема природы — могучей, равнодушной природы, которая интересна сама по себе, а не как прекрасный фон для сюжета и отражение внутреннего мира героя. В советской литературе была линия Пришвина — Паустовского — Бианки, но это было продолжение сентиментально-романтических представлений о гармоничной природе, идущей от Руссо и Байрона (вплоть до «Аватара» Кэмерона). И среди писателей, и среди читателей экология вошла в моду не в своём первом значении как наука о взаимоотношениях организмов, а во втором значении как защита прекрасной гармоничной природы. Про защиту природы всё сказал Чехов в монологе Астрова из пьесы «Дядя Ваня». Про экологию в первом значении, скорее, надо читать популяризаторов науки типа Лоренца и Докинза. Тема науки как особой сферы, имевшей огромное влияние на мир, менявшей этот мир. В советской литературе была линия Каверина — Дудинцева — Гранина, но их никто не относит к числу главных писателей двадцатого века. Сейчас тема науки не интересует никого: главными героями пандемии ковида стали антивакцинаторы, а не разработчики вакцин. Тема новых технологий, но не как упоминания отдельных девайсов или интернет-сайтов, а как важной части новой реальности, которая меняет природу человека. Здесь что-то пытались сделать научные фантасты, в частности основатели киберпанка, но им мешал их генезис, их происхождение от низкопробной приключенческой литературы. (Идеальный пример произведения искусства о том, как новые технологии влияют на человека, на эволюцию человека, — это не роман, а киберпанковский мультфильм «Призрак в доспехах».) Те писатели двадцатого века, которых называют великими, — от Кафки и Набокова — не затрагивали эти темы или затрагивали вскользь.

Значит ли эта филиппика против современной литературы — и даже не очень современной, против новой классики, — что теперь нет талантливых писателей и хороших книг? Разумеется, не значит. Кое-каких писателей из старшего поколения, до сих пор здравствующих, я в своё время успел почитать. Наверняка есть таланты и среди более младших. Но их я уже читать не буду. Лучше перечитаю Шекспира, Толстого. Да хотя бы чувашского классика Константина Иванова.
dzatochnik: (Default)
М. Фёдоров. Арҫури. Леший. — Шупашкар, 2000.

Первая поэма в молодой на то время чувашской поэзии, вдохновлённая стихотворением Пушкина «Бесы». Крестьянин Хведер отправляется в лес и встречает арзюри — лешего из чувашской демонологии. Простая история, напоминающая былички и бывальщины (фольклорные жанры о встречах с лешими, русалками, чертями и т. д.), обогащена реалистическим описанием тяжёлой жизни крестьян, а также непереводимой словесной и звуковой игрой.

*

Цитаты:

«Пуян вилет — мул юлать,
Ыр ҫын вилет — ят юлать,
Эпӗ вилсен, мӗн юлать?»

«Богатый умрёт — богатство останется,
Добрый человек умрёт — имя останется,
Когда я умру, что останется?»
dzatochnik: (Default)
К. Иванов. Нарспи. — Шупашкар, 1976.

К. Иванов. Нарспи // Сказки и преданія чувашъ. Чӑваш халлапӗсем. — Симбирскъ, 1908.

К. Иванов. Нарспи / Вольный пер. с чувашского А. Петтоки. — М., 1937.

К. Иванов. Нарспи / Пер. с чувашского А. Жарова. — М., 1940.

К. Иванов. Нарспи / Пер. с чувашского Б. Иринина под ред. А. Твардовского. — Чебоксары, 1948.

К. Иванов. Нарспи / Пер. с чувашского П. Хузангая. — Чебоксары, 1968.

К. Иванов. Нарспи / Пер. с чувашского А. Смолина. — Чебоксары, 2001.


Семь разных изданий: оригинал в современном издании, оригинал в первом издании, пять переводов на русский. Если коротко, это великое произведение мировой литературы.

*

Цитаты:

«Ҫакӑ ҫутӑ тӗнчере
Вӑйли ҫук та этемрен:
Шывсем ҫинче, ҫӗр ҫинче
Хуҫа пулса вӑл тӑрать.
Анчах вӑйлӑ этем те
Хӑй тӗнчине пӑхӑнать.
Укҫапала эрехех
Ҫынна ӑсран кӑларать».

«На этом белом свете
Нет никого сильнее человека:
На воде, на земле
Он становится хозяином.
Но и сильный человек
Подчиняется своему миру.
Деньги и вино
Лишают человека рассудка».

Wells

Aug. 7th, 2024 07:08 pm
dzatochnik: (Default)
H. G. Wells. The Time Machine. New York, 1895.

H. G. Wells. The Island of Doctor Moreau. New York, 1896.

H. G. Wells. The Invisible Man. New York, London, 1897.

H. G. Wells. The War of the Worlds. Leipzig, 1898.


Прочитал четыре романа Г. Дж. Уэллса. Самые первые и самые знаменитые романы, опошленные в 20-м веке многочисленными экранизациями и подражаниями. Read more... )
dzatochnik: (Default)
25 апреля 1848 года родился Иван Яковлевич Яковлев, создатель новой чувашской письменности. 25 апреля отмечается День чувашского языка. Число носителей по данным переписей: 1970 год — 1,7 млн, 2002 год — 1,3 млн, 2010 год — 1 млн, 2021 год — 700 тысяч. Мӑнӑ уяв — вилсе пыракан чӗлхе кунӗ.

Некоторые полезные ссылки.

Общие сведения. Статья лингвиста Александра Савельева. Статья преподавателя Александра (Алпаруха) Блинова.

Изучение. Онлайн-курс преподавательницы Ольги (Улине) Шариповой. Из учебных пособий можно найти самоучитель «Изучаем чувашский язык. Пособие для самообразования» Г. Дегтярёва (Чебоксары, 2010), учебники «Чувашский язык. Начальный курс» И. Андреева (Чебоксары, 1996) и «Чувашский язык. Начальный курс» К. Николаевой (Чебоксары, 2004).

Словари. Электронные словари (двуязычные, этимологический и др.). Корпус (слова в контексте). Приложение со словарями.

Литература. Константин Иванов. Сто лучших книг.

Песни. «Tarai» (пост-фолк). «Diva Ethno Future Sound» (этно-музыка). «Shanu» (этно-джаз), Августа Уляндина (поп-музыка).

Видеоблоги. «Хӗрсем».
dzatochnik: (Default)
Решил прочитать поэму Константина Иванова «Нарспи» на чувашском языке. Каждый день читать по небольшому фрагменту, каждое слово проверять по словарю, а чтобы к концу фрагмента не забыть, о чём шла речь в начале, записывать для себя буквальный перевод, а потом сверять его с художественными переводами. Чтобы усилия не пропали даром, потом этот перевод куда-нибудь выложу.

Когда-то таким образом читал «Остров сокровищ»: по абзацу в день, записывая перевод в тетрадку и сверяя его с переводом Николая Чуковского. Бывает медленное чтение, а это очень-очень-очень медленное чтение. Хотя такой способ чтения времязатратен, но он имеет несколько преимуществ. Во-первых, когда роман читается несколько месяцев, то отчасти исправляется несправедливость по отношению к автору. Ведь роман или поэма пишется годами, а читается за несколько дней, или за несколько недель, или даже за один день. Во-вторых, при подробном разборе текста замечаешь многие нюансы, которые ускользают при беглом чтении про себя. Недаром некоторые переводчики хвастаются, что знают переведённую книгу лучше автора. В-третьих, такое, казалось бы, «рациональное», «исследовательское» чтение, как ни странно, даёт бо́льшую эмоциональную вовлечённость. Живёшь в этом мире, с этими персонажами несколько месяцев, и по окончании грустно расставаться. Разумеется, не всякая книга достойна такого разбора и такой вовлечённости.
dzatochnik: (Default)
М. Булгаков. Мастер и Маргарита // М. Булгаков. Собрание сочинений в 5 томах. Том 5. Мастер и Маргарита. Письма. — М., 1990.

Читал несколько раз в школе и называл любимой книгой. Потом долго не перечитывал и перестал называть любимой книгой. Хотел перечитать в собрании сочинений, но до собрания сочинений не доберусь. Перечитал сейчас: сначала немного раздражало, потом втянулся. Магия, конечно, отчасти пропала. Воланд не восхищает, проделки Коровьева и Бегемота не так веселят, любовь мастера и Маргариты не так умиляет, но всё так же впечатляет история Пилата и Иешуа. Любопытно, что помню почти весь сюжет, почти всех персонажей, а ведь обычно от давно прочитанных книг в памяти мало что остаётся.

Я бы теперь предпочёл, чтобы линия Воланда развивалась иначе. Чтобы не было так ясно, что перед нами дьявол. Чтобы персонажи и читатели только строили догадки. Никакой очевидной фантастики — полёт на метле, ожившие мертвецы и т. д. Просто некая могущественная персона с помощниками — как главный герой «Парижских тайн», или главный герой рассказов о принце Флоризеле, или Хулио Хуренито с элементами Остапа Бендера.

Линия Пилата и Иешуа. Психологизация евангельской истории без уверенности в том, что Иешуа — это бог. По крайней мере, в самих ершалаимских главах нет такой уверенности. Вот так же и надо было показывать дьявола в московских главах. Потом, в других главах, уже ясно намекают, что Иешуа — это бог.

В сюжете есть элементы и фантастические, и детективно-авантюрные. Автор, как и другие писатели 20-х годов, не чурался «низких» жанров, а действовал по принципу «crose the border, close the gap». Это, видимо, одна из причин такой популярности романа с 60-х годов и до нашего времени.

Манера повествования: разная в разных сюжетных линиях. В московской линии — субъективный автор-рассказчик. Его нет среди персонажей, но он находится внутри описываемого мира. Его знания одновременно неограничены и ограничены: он может читать мысли всех персонажей и может чего-то не знать о действиях персонажей. В ершалаимской линии — объективный автор-повествователь, который находится вне описываемого мира, как в романах Толстого. Стиль тоже разный, в зависимости от манеры. В московской линии — то иронический стиль советской прозы 1920-х годов, то выспренний стиль романтизма. В ершалаимской линии — лаконичный стиль с минимумом украшательств.

Необычные слова и обороты: «первым долгом» вместо «первым делом», «несусветимое» вместо «несусветное». В этом издании в первом предложении нет слова «небывало»: «В час жаркого весеннего заката...»

«— В числе прочего я говорил, — рассказывал аре­стант, — что всякая власть является насилием над людьми и что настанет время, когда не будет власти ни кесарей, ни какой-либо иной власти. Человек перейдет в царство истины и справедливости, где вообще не будет надобна никакая власть.

— Далее!

— Далее ничего не было, — сказал арестант, — тут вбежали люди, стали вязать меня и повели в тюрьму» (с. 32).
dzatochnik: (Default)
Давно хотел перечитать «Остров сокровищ», но не на русском, поскольку уже читал на английском, и не на английском, поскольку на английском читал два раза, поэтому прочитал на польском, заглядывая в оригинал. Read more... )
dzatochnik: (Default)
К. Иванов. Нарспи / Пер. с чувашского Б. Иринина под ред. А. Твардовского. — Чебоксары, 1948.

К. Иванов. Нарспи / Пер. с чувашского П. Хузангая. — Чебоксары, 1968.

К. Иванов. Нарспи / Пер. с чувашского А. Смолина. — Чебоксары, 2001.


Константин Иванов (1890-1915) — классик чувашской поэзии. Он и чувашский Пушкин, и чувашский Лермонтов, и чувашский Некрасов. Чувашский Пушкин — потому что он главный национальный поэт, создатель национальной литературы. В чувашской поэзии он занимает то же место, что в других поэзиях занимают Данте, Гёте, Пушкин, Мицкевич, Шевченко, Уитмен. Чувашский Лермонтов — потому что у него образцовая биография поэта-романтика. В ней есть преследование со стороны властей — его выгнали из учительской школы за участие в революции. В ней есть ранняя смерть — в двадцать пять лет от туберкулёза. Чувашский Некрасов — потому что он обращался за вдохновением к жизни народа, писал о страданиях народа и призывал народ к борьбе.

Его главное сочинение — поэма «Нарспи». Сюжет вроде бы самый распространённый — история несчастных влюблённых с трагическим финалом. Здесь автор, как положено поэту-романтику, восхищается традиционным образом жизни чувашей, восторженно описывает их будни и праздники. Здесь же автор, как положено прогрессисту того времени, осуждает этот образ жизни, социальное неравенство, насилие над личностью. Поэма поражает своей актуальностью, особенно в том, что касается положения женщины. Героиня выходит замуж, подвергается избиениям и в отчаянии убивает своего мужа. Добрые соседи прекрасно обо всём осведомлены, но молчаливо наблюдают, а потом ужасаются. Это не Тристан и Изольда, не Ромео и Джульетта, это как будто случай из современной уголовной хроники. Финал совершенно неожиданный, потому что вроде бы не вытекает из предыдущих событий. В то же время ожидаемый — все герои наказаны Роком, потому что все в чём-то виноваты. Впрочем, тут может быть масса интерпретаций... Read more... )
dzatochnik: (Default)
К. Лагунов. Так было. — Свердловск, 1986.

К. Лагунов. Собрание сочинений в 3 томах. Том 1. Ордалия. — Тюмень, 1999.

К. Лагунов. Собрание сочинений в 3 томах. Том 2. Красные петухи. — Тюмень, 1999.

К. Лагунов. Больно берег крут. — М., 1994.

К. Лагунов. Собрание сочинений в 3 томах. Том 3. Бронзовый дог. — Тюмень, 1999.

К. Лагунов. Завтрак на траве. — Тюмень, 1992.

К. Лагунов. Зажги свою звезду. — М., 1964.

К. Лагунов. Пред богом и людьми. — Тюмень, 1993.

К. Лагунов. И сильно падает снег... — Тюмень, 1994.

К. Лагунов. Ромка, Фомка и Артос. — Свердловск, 1990.


Прочитал несколько книг Константина Лагунова, главного тюменского писателя. Read more... )
dzatochnik: (Default)
Зарубежные детективы у себя на родине были просто детективами разных видов и сортов. Они развлекали публику и провозглашали те ценности, которые обычно провозглашает массовая литература: Добро побеждает Зло и т. д. Отобранные для перевода в СССР, они попадали в другой контекст — в контекст позднесоветской интеллигентско-просветительской идеологии. У советских читателей должно было возникнуть ощущение, что основная цель зарубежного детектива — обличение капитализма и пережитков феодализма. Главный герой зарубежного детектива отличался от героя советского детектива, который был похож на Правдина, чувствующего поддержку лучшего в мире государственного строя. Можно сказать, что зарубежный детектив был отдельным жанром советской литературы, а прогрессивные детективщики от Агаты Кристи до Хеммета были советскими писателями. Впрочем, это дешёвый парадокс в духе какого-нибудь Г...са.

Не парадокс, что отдельным жанром советского кино были экранизации зарубежных детективов. Если советский кинодетектив изображал утопию, в которой сохранились мелкие недостатки, то зарубежный кинодетектив изображал саму цитадель Зла. Здесь была возможность показать ихнюю жизнь, которую советские режиссёры так любили показывать, — особняки, автомобили, алкоголь и т. д. Много таких экранизаций снималось на прибалтийских студиях, а если не на прибалтийских, то с прибалтийскими актёрами. Почему-то считалось, что прибалтийские актёры более органично смотрелись в ролях иностранцев в иностранных костюмах и в иностранной обстановке. У прибалтийских студий были свои привилегии, и там были сняты единственные в СССР экранизации Честертона, Хеммета и даже Дж. Х. Чейза.

Все эти обличения капитализма могли казаться пропагандой, но в России 90-х годов стало понятно, что в пропаганде была большая доля истины. У нас капитализм проявился именно в том диком виде, в каком его изображали в программе «Время», в журнале «Крокодил», в экранизациях зарубежных детективов. У нас этот дикий капитализм не был смягчён демократией — с парламентом, профсоюзами, свободными СМИ. Капитализм с демократией при всех недостатках лучше, чем капитализм без демократии.

(Экранизации зарубежных детективов преследовали серьёзные цели, и в них не было места юмору. Но рядом с ними находился другой жанр советского кино — ретрокомедии про ихнюю жизнь, часто музыкальные комедии. Часто эти комедии были экранизациями: «Трое в лодке, не считая собаки», «Трест, который лопнул». Иногда они были экранизациями детективов и тогда имели в той или иной степени пародийный характер: «Голубой карбункул», «Приключения принца Флоризеля». Киносериал «Приключения Шерлока Холмса и доктора Ватсона» располагается ровно посредине между ретрокомедиями про ихнюю жизнь и зарубежными кинодетективами.) Read more... )
dzatochnik: (Default)
Посмотрел две экранизации знаменитой пьесы Пристли «Инспектор пришёл»: «Он пришёл» (1973) и «Инспектор Гулл» (1979).

Почти повторилась история с экранизациями «Гибели 31-го отдела». Телеспектакль, снятый в начале 70-х на ЦТ, и фильм, снятый в конце 70-х на ТО «Экран». Фильм снят не на прибалтийской студии, но с прибалтийскими актёрами: литовец Будрайтис, латыш Калныньш, эстонец Ульфсак. Телеспектакль — это точная, хотя сокращённая экранизация с таким инспектором, как он описан в пьесе: «не обязательно должен быть крупным, рослым человеком, но он с первого взгляда производит впечатление цельности, основательности и решительности». В фильме много отличий от пьесы и телеспектакля, из которых главное — образ инспектора. Из аллегорической фигуры то ли Совести, то ли Правосудия он превращается в реального человека, какого-то вигиланта из психиатрической больницы. Погибшая девушка тоже превращается из условной девушки в реальную девушку с определённой внешностью. Вообще авторы сценария как будто пытались посоревноваться с автором пьесы в изобретательности и проиграли — все их придумки кажутся лишними. Для придания иностранной атмосферы в титрах показывается телереклама тех лет. Отличная электронная музыка Артемьева, тоже нормально не изданная. Удивительно, что у обеих экранизаций один и тот же режиссёр — Прошкин. Он снял несколько заметных фильмов, но всегда был средним режиссёром.

*

Дж. Б. Пристли. Опасный поворот. Время и семья Конвей. Инспектор пришёл // Дж. Б. Пристли. Избранное в 2 томах. — М., 1987.

Прочитал три самые известные пьесы Пристли. Все три сделаны по одной и той же схеме, имеющей черты детектива, но не чисто детективной. Сначала изображаются несколько героев и героинь из английского среднего класса — «миленькая маленькая компания», как говорит героиня первой пьесы. Затем происходит разоблачение — нечто такое, что разрушает внешнее мнимое благополучие, и перед нами раскрываются драмы, конфликты, патологии. В первой пьесе герои разоблачают себя сами: просто начинают откровенничать. Во второй пьесе героев разоблачает Время: нам показывают, как они изменились через двадцать лет. В третьей пьесе героев разоблачает таинственный незнакомец, но он не очень похож на традиционного сыщика. Скорее, это олицетворённая Совесть, чем олицетворённое Правосудие. Тот самый человек с молоточком из рассказа Чехова «Крыжовник».

Такое разоблачение мнимого благополучия буржуазии придумал не Пристли, и на нём оно не закончилось. Конечно, в таком разоблачении много верного, и оно имеет право на существование. Но оглядываясь вокруг, я вижу не буржуазию, не обывателей из романов 19-го века, а совсем другой типаж — жлобов. Да, буржуа имеют много недостатков: лицемерная вежливость, притворное законопослушание, желание тишины и спокойствия для себя при нежелании видеть чужие несчастья. Но буржуа со всеми их недостатками кажутся мне куда привлекательнее жлобов, которые откровенно грубы, откровенно плюют на любые правила и на всех окружающих. Буржуа, услышав шум ночью, пожалуется в полицию, потому что хочет тишины лично для себя. Жлоб, услышав шум ночью, не будет жаловаться, потому что следующей ночью он сам будет шуметь. Вот первейшая задача литературы и кино 21-го века — обличение Торжествующего Жлоба.
dzatochnik: (Default)
I

В дореволюционной русской литературе учёные изображались обличительно, сатирически, гротескно, карикатурно, как у Чехова — в пьесе «Дядя Ваня» или в рассказе «Скучная история». Когда появилась научная фантастика, то появился другой образ учёного, героический, как в романе Обручева «Земля Санникова» или в романе А. Толстого «Аэлита». Но в научной фантастике главное — фантастические изобретения, невероятные приключения, поэтому специфика науки показывается там в преломлённом виде.

Кажется, тему науки, поданной не с целью обличения, но и не в виде научной фантастики или прямой популяризации, открыл Каверин. Сначала он пошёл по привычному пути и в романе с ключом «Скандалист, или Вечера на Васильевском» изобразил филологов обличительно, гротескно. После перехода к реализму требовалось найти положительного героя, и Каверин нашёл его среди учёных: гуманитариев, как в романе «Исполнение желаний», и биологов и врачей, как опять-таки в «Исполнении желаний» и в романе «Открытая книга». Лётчик Саня Григорьев в «Двух капитанах» поневоле становится учёным — и географом, и историком, и филологом, — а заканчивается роман его лекцией в Географическом обществе. Каверин стал родоначальником или одним из родоначальников особого жанра советской литературы: произведений об учёных как учёных, о специфике науки и наук.

Кто ещё представлял жанр в те годы, трудно сказать. (Любопытно, что за границей Набоков написал роман «Дар», где целую главу посвятил биографии вымышленного учёного.) Расцвет жанра пришёлся на времена оттепельные и послеоттепельные. Сам Каверин написал о биологах в романах «Двойной портрет» и «Двухчасовая прогулка», об археологах в пьесе «Утро дней», о физиках в рассказе «Кусок стекла». Тогда же появились новые имена: Дудинцев, Гранин, Аксёнов, Грекова... и многие другие.

Жанр об учёных стал обычным для советской литературы, и как в любом жанре, в нём выявился свой канон, заданный ещё Кавериным. Примерно один и тот же набор типажей, которых проще обозначить именами всем известных персонажей из «Двух капитанов». Есть молодой учёный-энтузиаст, новатор, мечтающий раздвинуть границы Непознанного и поведать миру Истину, — Саня Григорьев. Есть духовный наставник молодого учёного — капитан Татаринов (в «Двух капитанах» заочный наставник, но в других произведениях жанра очный). Есть немолодой учёный, враг молодого учёного, консерватор или ложный новатор — Николай Антоныч. Есть помощник консерватора, молодой учёный-карьерист — Ромашов. Есть верная подруга молодого учёного — Катя Татаринова. Сюжет вращается вокруг двух элементов. Первый элемент: научный поиск, великое открытие. Второй элемент: интриги в мире науки, борьба старого и нового. Всегда есть любовная линия, но в жанре об учёных она второстепенна. Важнее тема дружбы, которая по-настоящему проявилась в литературе только в 20-м веке.

Жанр говорит о вымышленных учёных, даже если у них есть прототипы, и не стоит путать его с документальными произведениями о реальных учёных — это смежный, но другой жанр. Например, у Гранина есть роман о вымышленных учёных «Иду на грозу» и документальная повесть о реальном учёном «Зубр». Любопытная коллизия возникает, когда писатель берёт реальное научное открытие и отдаёт его своему вымышленному учёному, как было в романах Каверина или в «Территории» Куваева. Возникает та «скрытая магия» в искусстве, те странные взаимоотношения искусства и реальности, которые интересовали Борхеса и Эко.

Странно, но, кажется, в СССР жанр об учёных не был осмыслен как жанр. В «Краткой литературной энциклопедии» есть статья «Научно-художественная литература», но это разновидность научно-популярной литературы, где основное внимание уделяется психологии научного творчества. В качестве примеров там приводятся классические научно-популярные книги «Охотники за микробами» Де Крайфа и «Боги, гробницы, учёные» Керама. В конце 1990-х годов критик Вл. Новиков придумал филологический роман, к которому он относит и романы, где герои — литературоведы, и романы, как-то связанные с филогическими кунштюками. В качестве образцов у него выступают «Скандалист» Каверина, «Пушкинский дом» Битова и даже пресловутое «Голубое сало» Сорокина. К обсуждаемому жанру об учёных филологический роман Новикова отношения не имеет.

Жанр об учёных существовал и в кино. Произведения самых известных авторов жанра были экранизированы, кроме полуопального Дудинцева, которого экранизировали позднее. Среди фильмов об учёных были совершенно проходные, которые никто не смотрел тогда и не вспомнит сейчас. «Скрытая магия» возникает в проходном фильме «Укрощение огня», где запуск первого спутника и первого человека отданы вымышленному герою, похожему и непохожему на Королёва. То же самое в проходном фильме «Стратегия риска», где открытие тюменской нефти отдано вымышленному герою, похожему и непохожему на Салманова. Был один безусловный шедевр, хотя он и не вписывался в каверинский канон, — «Девять дней одного года» Ромма.

Жанр об учёных исчез после распада СССР и смерти советской литературы, когда позднесоветскую интеллигентско-просветительскую идеологию заменил банальный меркантилизм. Стоит ли об этом жалеть? Ведь ясно, что, несмотря на усилия писателей изобразить реальность, они изображали параллельную реальность. Это была, по сути, утопическо-альтернативная фантастика, где был другой СССР, с другой системой управления, где положительные герои всегда побеждали отрицательных. Каверин и Дудинцев писали о сталинских репрессиях, но всё равно не могли изобразить их во всей полноте, как Шаламов и Солженицын. Ясно, что реальные учёные были и остаются совсем не такими, как герои жанра об учёных. Реальные учёные — это обыватели, конформисты, карьеристы, которых поиски истины интересуют меньше всего. В жизни побеждали и побеждают отрицательные герои Каверина, а не положительные — не Саня Григорьев, а Ромашов. В жизни Ромашов покупает себе диссертацию, становится большим начальником, а потом приказывает своей секретарше написать о нём статью в Википедии.

Но именно этот утопизм и привлекает в жанре об учёных. Хочется хоть ненадолго попасть в мир, где живут именно такие учёные, которые мечтают раздвинуть границы Непознанного и поведать миру Истину. По той же причине так привлекают утопии о будущем, созданные Ефремовым, Стругацкими, Лемом, Булычёвым, Джином Родденберри и другими фантастами. Read more... )
dzatochnik: (Default)
«Би-би-си. Культура»: «100 величайших детских книг всех времён». На 1-м месте нечто мне неизвестное. «Алиса в Стране чудес» на 2-м месте. «Остров сокровищ» на 50-м месте. Колонизаторских «Робинзона Крузо» и «Гулливера» нет. Расистских «Тома Сойера» и «Гекльберри Финна» нет. Ницшеанской «Книги джунглей» тоже нет. Из русской литературы нет ничего, и русофобия и отмена русской культуры тут ни при чём. Понятно, что в русской литературе нет ничего сравнимого с «Алисой в Стране чудес», «Маленьким принцем», «Хоббитом», «Винни-Пухом», сказками Андерсена, а в современной литературе нет ничего сравнимого с романами Дж. К. Роулинг и Филипа Пуллмана. Наша замечательная детская литература вся была для внутреннего потребления, особенно римейки зарубежной классики типа «Буратино». Одна эксперт из России предложила «Двух капитанов», «Трудно быть богом» и «Мальчика со шпагой», о которых за границами России никто не знает. Другая — вообще что-то современное и непроходимое, какую-то Марию Ботеву. У нас есть Чуковский, но он непереводим, и в англоязычном мире есть его аналог — доктор Сьюз.
dzatochnik: (Default)
Прочитал две книги про оттепель. (До сих пор не знаю, как правильно писать — оттепель, «оттепель», Оттепель, «Оттепель»). Read more... )
dzatochnik: (Default)
Один из последних могикан — один из родоначальников бардовской песни, который до сих пор здравствует. (Остались ещё Ким и кажущийся с такого расстояния родоначальником Никитин.)

Как каждый из родоначальников, имеет свою «яркую индивидуальность», и его не спутаешь ни с Визбором, ни с Окуджавой, ни с кем другим. В бардовской песне он представляет «киплинговское» направление, «суровый стиль», где прославляются настоящее мужество, любовь к жизни, победа над собой, над трудностями, над природой. Конечно, как у всех шестидесятников, воспитанных сталинизмом, войной, шпаной и Хемингуэем, это оборачивается туповатым мачизмом и откровенным сексизмом. Несколько лет назад он написал сатирическое стихотворение о харрасменте, но высмеивал не харрасмент, а борьбу с харрасментом.

Многое в его песнях идёт от профессиональных занятий, от геологии и океанологии, от экспедиций по Северу и по мировому океану. В отличие от того же Визбора или от Кукина в этих экспедициях он был не случайный человек, не журналист, не турист, поэтому он говорит изнутри. О его объективных научных заслугах мы никогда не узнаем, и кое-что вызывает удивление. И членство в РАЕН, несмотря на скандалы вокруг этой конторы, и поиски настоящей Атлантиды в Атлантическом океане. Он чуть ли не единственный заметный учёный в России, кто отрицает антропогенный характер глобального потепления климата, и тем самым льёт воду на мельницу отрицателей глобального потепления вообще.

Когда-то Городницкий был одним из моих любимых бардов наряду с Визбором и Высоцким. Их песни, как ранние повести Стругацких и Аксёнова, как фильмы Хуциева, вызывали во мне странное чувство ностальгии по тому, чего у меня не было, — по бурной молодости, по странствиям, по друзьям. Но в последнее время я охладел к такому типу бардовской песни, как и вообще к шестидесятнической хеминг-эх-да-гуэевщине.

Родство по слову

Неторопливо истина простая
В реке времен нащупывает брод:
Родство по крови образует стаю,
Родство по слову — создает народ.
Не для того ли, смертных поражая
Непостижимой мудростью своей,
Бог Моисею передал скрижали,
Людей отъединяя от зверей?
А стае не нужны законы Бога —
Она живет заветам вопреки.
Здесь ценятся в сознании убогом
Лишь цепкий нюх да острые клыки.
Своим происхождением, не скрою,
Горжусь и я, родителей любя,
Но если слово разойдется с кровью,
Я слово выбираю для себя.
И не отыщешь выхода иного,
Какие возраженья ни готовь —
Родство по слову порождает слово,
Родство по крови — порождает кровь.
dzatochnik: (Default)
И. Бродский. Стихотворения и поэмы. В 2 тт. — СПб., 2011. — (Новая библиотека поэта).

Давно хотел прочитать двухтомник Бродского в серии «Новая библиотека поэта». Начал читать стихи — и бросил. Не то чтобы разлюбил Бродского, нет, но охладел. Любимые стихи остались любимыми, но перечитывать их не хочется, как не хочется слушать много раз прослушанную музыку. (Точно так же не могу в больших количествах слушать Вертинского и Высоцкого.) Нелюбимые стихи, тем более, не хочется перечитывать, а с неизвестными стихами не хочется знакомиться. Так что даже двухтомник — это теперь слишком много. Примечания Лосева прочитал с интересом, хотя немного разочаровался. Когда-то читал его статью о работе над этими примечаниями, и мне понравилась такая менее академическая манера. Там были и любопытные размышления о том, что должно и что не должно попадать в примечания:

«Однако же, если мы снабжаем примечанием “пельтастов Ксенофонта”, то как быть с “пророчеством Катона”, с “Минотавром в лабиринте”, с Бореем, Нереем, с Аполлоном и музами, наконец? Не разумно ли было бы предположить, что тот, кто не слыхал о музах, скорее всего, никогда не станет читать Бродского? Или такое предположение отдает снобизмом, заранее отсекающим потенциального читателя? Эти размышления легко выворачиваются наизнанку».
dzatochnik: (Default)
12-й номер журнала «Иностранная литература» за прошлый год посвящён Аргентине. Среди прочего, отличные рассказы Сильвины Окампо и разнообразные сочинения Маседонио Фернандеса, известных всем, кто читал Борхеса. И сам Борхес тоже, конечно, есть — с лекцией о Флобере. На сайте из-за копирайта ничего не выложено, но пираты уже постарались.
dzatochnik: (Default)
J. Korczak. Król Maciuś na wyspie bezludnej. — Warszawa, Kraków, 1923.

Название, которое отсылает к биографии Наполеона, обманчиво: пребывание главного героя на необитаемом острове занимает едва ли четверть объёма.

Ещё более мрачный сюжет, чем в первой книге. Главный герой переживает духовные кризисы, разочаровывается в детях, отказывается от власти. Неожиданный для детской книги трагический финал со смертью главного героя, причём не героической, а случайной. Больше элементов авантюрного, плутовского романа: скитания главного героя, смена занятий и имён, ложная смерть.

В первой книге у многих героев, даже основных, нет имён. Например, у четырёх королей — соседей главного героя. Во второй книге у этих героев имена так и не появляются, и они называются странными прозвищами: старый король, молодой король, грустный король, друг жёлтых королей. Зато имена почему-то даны многим эпизодическим героям, что сбивает с толку: кажется, что они будут играть более значительную роль.

Вторая книга точно в детстве бы не понравилась, а сейчас, как и первую, прочитал не без интереса. Прочитал вторую книгу на польском, а сейчас не знаю, что читать.

«— ...Jestem, proszę państwa, uczonym wychowawcą, autorem uczonych książek o dzie­ciach. Napisałem książkę pod nagłówkiem: „365 sposobów, żeby dzieci nie hałasowały“. Napisałem drugą książkę: „Co lepsze: czy guziki blaszane, czy rogowe?“ Trzecia moja książka pedagogiczna ma tytuł: „Chów trzody chlewnej w internatach“. Bo trzeba państwu wiedzieć, że tam, gdzie jest dużo dzieci, zostaje dużo obierzyn i pomyj. I to się nie powinno marnować. W moim internacie najbardziej chude prosiątko wyrasta na doskonałą świnkę» (s. 56-57).

«— ...Я, прошу прощения, учёный-воспитатель, автор научных книг о детях. Я написал книгу под названием «365 способов, как заставить детей не шуметь». Я написал другую книгу «Что лучше — жестяные пуговицы или роговые?» Третья моя педагогическая книга называется «Разведение свиней в интернатах». Вы видите, что там, где много детей, остаётся много очистков и помоев. И их не нужно выбрасывать. В моём интернате самый худой поросёнок вырастает в отличную свинью» (с. 56-57).

«— ...To co teraz mówimy o dzieciach, mówiono dawniej i o chłopach i robotnikach, o kobietach i żydach, i o murzynach. Jedni tacy, drudzy tacy, więc ża­dnych praw dawać nie można. No i daliśmy pra­wa. Bardzo dobrze nie jest, ale lepiej, niż było. (...) Zresztą już i dziś dzieci mają więcej praw. Bo dawniej ojciec mógł zabić dziecko, a te­ raz nie wolno. Jeżeli rodzice mocno biją, też nie wolno. Jeżeli nie chcą posyłać do szkoły, też nie wolno. Więc mówmy, jakie jeszcze dodać dzieciom prawa. Dzieci nie są gorsze od dorosłych» (s. 83-84).

«— ...То, что мы сейчас говорим о детях, раньше говорили о крестьянах и рабочих, о женщинах и евреях, о неграх. Одни такие, другие такие, поэтому никаких прав им давать нельзя. Ну, мы дали им права. Это не очень хорошо, но лучше, чем было. (...) Наконец уже сегодня у детей больше прав. Раньше отец мог убить ребёнка, а сейчас запрещено. Если родители сильно бьют детей, тоже запрещено. Если не хотят посылать детей в школу, тоже запрещено. Поэтому мы говорим, какие ещё права дать детям. Дети не хуже взрослых» (с. 83-84).

«Maciuś stał się filozofem, to jest człowiekiem, który o wszystkiem myśli, a nic nie robi. Filozof nie jest leniuchem, myślenie też jest pracą, nawet ciężką pracą. Człowiek zwyczajny widzi żabę, ale to go wcale nie obchodzi. A filozof myśli:

— Dlaczego Bóg stworzył żaby? Przecież im jest nieprzyjemnie.

Zwyczajny człowiek, jeżeli go ktoś zaczepi czy dokuczy, — zaczyna się złościć, bije, albo się broni; a filozof myśli:

— Dlaczego ten człowiek jest dokuczliwy i lubi zaczepiać?

Zwyczajny człowiek, jeżeli widzi, że ktoś ma coś dobrego, albo zazdrości, albo stara się mieć to samo, a filozof myśli:

— Czy może być tak, żeby każdy miał wszy­stko, có chce?» (s. 104).

«Матиуш стал философом, то есть человеком, который обо всём думает, но ничего не делает. Философ — не лентяй, мышление — тоже работа, даже тяжёлая работа. Обычный человек видит лягушку, и ему всё равно. А философ думает:

— Почему бог создал лягушку? Ведь они такие неприятные.

Обычный человек, если его кто-то заденет или ему кто-то надоедает, начинает злиться, драться или защищаться; а философ думает:

— Почему этот человек такой надоедливый и так любит задевать других?

Обычный человек, если видит, что у кого-то много хорошего, или завидует, или старается иметь то же самое, а философ думает:

— Разве не может быть так, чтобы каждый имел всё, что хочет?» (с. 104).

«— ...Nie jesteśmy najlepsi, to prawda, a i najgorszym należy się sprawiedliwość» (s. 210).

«— ...Мы не самые лучшие, это правда, но и самым худшим полагается справедливость» (с. 210).
dzatochnik: (Default)
На Ютьюб-канале ГТРФ раритетная телепередача: дискуссия о научной фантастике в ключевом 1968 году. Участвуют Еремей Парнов (писатель и литфункционер, официальный представитель советской НФ за рубежом, потому что Стругацких никуда не пускали), Юлий Кагарлицкий (один из главных теоретиков советской НФ, автор многочисленных статей на тему «что такое НФ и чем она отличается от не-НФ» — до сих пор любимая тема членов Секты Любителей Фантастики) и Ариадна Громова («царица бала» в советской НФ). Надеюсь, когда-нибудь выложат выпуски программы ленинградского ТВ «Молекулярное кафе», которую вёл Илья Варшавский.
dzatochnik: (Default)
J. Korczak. Król Maciuś Pierwszy. — Warszawa, Kraków, 1923.

Совсем не знал, чего ждать от этой книги, и оказалось, что в ней есть всё. Есть сказка, хотя без явного фантастического элемента. Есть приключения, с путешествием в Африку, колониальным колоритом и расистским — для того времени антирасистским — описанием «благородных дикарей». Есть сатира на власть имущих и капиталистов, но не на военных.

Есть реализм: мрачное и не самое очевидное для детской книги начало — смерть отца главного героя. Автор всю жизнь работал с сиротами, так что это не кажется странным. Особенный реализм при описании войны в духе Ремарка и Хемингуэя. Автор использовал свой опыт участника четырёх войн: русско-японской, Первой мировой, польско-украинской, советско-польской.

Есть притча с условностью, с безымянными персонажами-масками, что напоминает философские повести Вольтера «Кандид», «Задиг», «Царевна Вавилонская». Герой и читатели постепенно узнают (не)сложные истины. Власть — это не столько права, сколько обязанность и ответственность. Война — это не въезд в город на белом коне, а окопная грязь, ранения, гибель, страдания. Люди другого цвета и других обычаев — тоже люди. И дети — тоже люди, но это не значит, что им уже можно доверять серьёзные решения. Это одновременно идеализация детей и опровержение этой идеализации, чего не ждёшь от известного педагога-новатора.

В детстве, скорее всего, мне бы не понравилось, а сейчас прочитал не без удовольствия. Уже решил, что всё-таки прочитаю продолжение: интересно, что стало с главным героем.

Первая книга на польском, которую я прочитал. Подходит для начинающих из-за простого языка.

«Bo tak już jest przyjęte, że jak ktoś czegoś sam nie wie i nie chce, żeby inni wiedzieli, to pisze po łacinie» (s. 62).

«Потому что так уж принято, что если кто-то чего-то не знает и не хочет, чтобы другие знали, то пишет по-латыни» (с. 62).

«— Wygrana wojna — to wielkie niebezpieczeń­stwo — mówił król jakby do siebie. Najłatwiej za­pomnieć wtedy, po co się jest królem.

— A po co się jest królem? — naiwnie zapy­tał się Maciuś.

— Przecież nie po to, żeby nosić koronę, a — żeby dać szczęście ludności swojego państwa. A jak dać szczęście? Wprowadza się różne reformy» (s. 127).

«— Выигранная война — это большая опасность, — говорил король как бы про себя. — Тогда легче всего забыть, зачем нужен король.

— А зачем нужен король? — наивно спросил Матиуш.

— Уж не для того, чтобы носить корону, а для того, чтобы сделать счастливым население своего государства. А как сделать его счастливым? Проводить разные реформы» (с. 127).

«— ...Może i lepiej, kiedy rządzi cały naród, a nietylko król i mi­nistrowie? Bo cóż? król może być mały, a mini­strowie mogą być niebardzo mądrzy, albo i nieuczci­wi. Co w tedy robić? Wsadził do więzienia swoich ministrów i został sam, i nie wiedział, co robić, a tak — poszedłby do parlamentu i powiedziałby: wybierzcie nowych, lepszych ministrów» (s. 135).

«— ... Может, и лучше, когда правит весь народ, а не только король и министры? А то что же? Король может быть маленьким, а министры могут быть не очень мудрыми или невежливыми. Что тогда делать? Я посадил своих министров в тюрьму и остался один и не знал, что делать, а так пошёл бы в парламент и сказал: выберите новых, лучших министров» (с. 135).

«Bardzo długo mówiono, że dorośli śmieją się z dzieci.

— Jak się o coś zapytać, albo coś zrobić, to albo krzyczą na nas i złoszczą się, albo się z nas śmieją. Tak być nie powinno. Dorośli myślą, że wszystko wiedzą, a tak wcale nie jest. Mój tatuś nie mógł wyliczyć przylądków w Australji i wszystkich rzek w Ameryce; nie wiedział, z jakiego jeziora wypływa Nil» (s. 283).

«Очень долго говорили о том, что взрослые смеются над детьми.

— Если что-нибудь у них спросить или что-нибудь сделать, то они или кричат на нас и злятся, или смеются над нами. Так быть не должно. Взрослые думают, что всё знают, а это вовсе не так. Мой папа не мог назвать, сколько мысов в Австралии и сколько рек в Америке; не знал, из какого озера вытекает Нил» (с. 283).
dzatochnik: (Default)
«Би-би-си. Культура»: статья «Баба Яга: величайшая ведьма из всех» — об антологии фантастических рассказов о Бабе Яге, написанных англоязычными писательницами. «Хитрая, умная, помогающая и мешающая, она самая феминистская героиня в фольклоре». Русофобия и отмена русской культуры дошли до предела.
dzatochnik: (Default)
Неожиданно открыл для себя Ираклия Андроникова. Конечно, со школы знал, что был такой лермонтовед Андроников, более известный как мастер устного рассказа, но не особо им интересовался. Теперь посмотрел семисерийный фильм «Слово Андроникова» и другие записи в концертном зале и в телестудии и пожалел, что раньше не смотрел. Выступления в зале лучше, чем записи в телестудии: публика реагирует на Андроникова, Андроников реагирует на публику.

Устные рассказы Андроникова — уникальный жанр, больше никто подобного не делал. Сначала посмотрел «Первый раз на эстраде» и подумал, что остальное — такой же юмор. Но нет, большинство рассказов — не юмор, а портреты известных, не очень известных и совсем неизвестных людей. Это не пародии, ведь большинство зрителей не видели изображаемых людей и не могли понять, похоже или не похоже. Цель Андроникова — создание именно портретов, с характерными интонациями, мимикой, жестами.

Любопытен выбор известных людей. Каверин, как только стало можно, с 60-х годов, писал многочисленные очерки о знакомых и незнакомых людях искусства и науки, которые были репрессированы, запрещены, вычеркнуты из истории. Андроников говорил и писал только о самых правильных и благонадёжных: Горький, А. Толстой, Фадеев, Маршак, Вс. Иванов, Шкловский, Качалов. Только мельком упоминаются имена Мейерхольда, Ахматовой, Хармса, Заболоцкого, Олейникова. Когда-то Андроников был арестован вместе с обэриутами, и страх навсегда остался с ним.

Научно-популярные передачи о Лермонтове и Пушкине — это ликбез в духе советско-марксистского литературоведения, сейчас утративший актуальность. Отдельно стоят связанные с Лермонтовым устные рассказы «Загадка Н. Ф. И.» и «Подпись под рисунком» — не портреты и не ликбез, а истории о научных поисках в форме детектива. Научные труды Андроникова я не читал и совсем не знаю, насколько велик его вклад в науку. (Да и узнать негде. Настоящая история советской гуманитаристики, история репутаций «по гамбургскому счёту» пока не написана. Современные литературоведы ссылаются и на Лотмана, и на Храпченко.)

Андроников хорошо читал стихи — не как поэты, с надрывом и завываниями, и не как актеры, с игнорированием особенностей стиха. Он читал спокойно, не забывал о размере и рифме, о паузе в конце строки: «Но остался влажный след в морщине (пауза) Старого утеса. Одиноко (пауза) Он стоит, задумался глубоко...»
dzatochnik: (Default)
Зашёл после долгого перерыва в «Журнальный зал», гори он синим пламенем, а в августовском номере «Иностранной литературы» кое-что любопытное. Во-первых, сонеты Шекспира в переводах Кузмина, найденных недавно в архиве Красина. Во-вторых, эссе Цветкова — мизантропические размышления поэта, который тоже хотел быть философом, как упомянутый в тексте Лем. В-третьих, афоризмы американских президентов — без нормальной атрибуции, как в паблике в ВК.

Люди, которые представляют власть, вносят неоценимый вклад в величие нации. Но не менее ценный вклад вносят и те, кто подвергает эту власть осмеянию.

Джон Ф. Кеннеди

Для общества бунт вещь не менее полезная, чем гроза для природы. Это лекарство, необходимое для здоровья правительства.

Томас Джефферсон
dzatochnik: (Default)
С. Лем. Собрание сочинений в 10 (13) томах. — М., 1992-1996.

С. Лем. Фантастика и футурология. В 2 книгах. — М., 2004.

С. Лем. Мой взгляд на литературу. — М., 2009.

С. Лем. Дилеммы XXI века. — М., 2021.

С. Лем, С. Бересь. Так говорил... Лем. — М., 2006.

В. Орлинский. Лем: Жизнь на другой Земле. — М., 2019.


Первое место: «Расследование», «Солярис», «Рассказы о пилоте Пирксе», «Звёздные дневники Ийона Тихого», «Насморк», «Сумма технологии».

Второе место: «Эдем», «Непобедимый», «Лунная ночь», «Рукопись, найденная в ванне», «Высокий замок», «Маска», «Из воспоминаний Ийона Тихого», «Футурологический конгресс», «Осмотр на месте», пьесы о профессоре Тарантоге, «Мир на Земле», «Глас Господа», «Верный робот», «Абсолютная пустота», «Мнимая величина», «Магелланово облако», «Больница Преображения», «Фиаско».

Третье место: «Возвращение со звёзд».

Никакое место: «Кибериада».

Мысли и цитаты на Самиздате, потому что слишком много текста для поста.
dzatochnik: (Default)
А. Цветков. Все это или это все. Собрание стихотворений в 2 томах. NY., 2015. (Выложена легально издателем.)

Конечно, неправильно, когда поводом для более внимательного знакомства с творчеством поэта становится его смерть. И вот я через два месяца после смерти Алексея Цветкова наконец прочитал его двухтомник, который когда-то открывал, но читать не хотел. Не скажу, что я стал поклонником Цветкова, но мне понравилось больше стихов, чем я ожидал.

Когда раньше читал случайные стихи Цветкова, то возникало ощущение, что это очередной подражатель Бродскому. Теперь вижу, что с Бродским если и есть что-то общее, то лишь те черты, которые объединяют всех поэтов — например, тема смерти. Разный опыт, разные интересы, разное отношение к миру и к самому себе.

Сам Цветков говорил, что больше всего на него повлияли Мандельштам и Заболоцкий. Мандельштама я читал много, но особого влияния не увидел. Заболоцкого я читал мало, но ясно, что влияние проявляется в особом отношении к природе, к животным, в отказе от антропоцентризма. Кстати, какое-то время Цветков был вегетарианцем.

Неожиданная в стихах последнего времени публицистичность, реакция на актуальные события: теракт в Беслане, дело «Пусси Райот». Это давняя традиция русской поэзии, которая никогда не была «вне политики», но я не ожидал, что у Цветкова будет много таких стихов. В отличие от других стихов, публицистические всегда имеют датировку.

В мировоззрении Цветкова мне виделось сходство с Лемом: интерес к науке и аналитической философии, отказ от антропоцентризма, бескомпромиссный атеизм. Мне казалось, что, может быть, это сходство мне видится просто от того, что я хочу его видеть. И вдруг во втором томе обнаруживается стихотворение под названием «cyberiada».

Что было общего у Цветкова и Бродского, так это необычная рифма. Когда я читал случайные стихи Цветкова, то мне казалось, что он в этом аспекте традиционалист, но я ошибался. Раньше раздражало отсутствие знаков препинания, но теперь я даже не обращал на это внимание.

Немного локального патриотизма. Цветков — один из немногих поэтов, для которых Тюмень была не просто экзотическим топонимом. Он жил и бывал в Тюмени: и в городе Тюмени, и на севере Тюменской области, который в те годы тоже назывался Тюмень. В его стихах не единожды упоминаются Тюмень, Тобольск, Ялуторовск, Нефтеюганск, Надым, Сургут. Read more... )
dzatochnik: (Default)
Редакционная статья о математике и поэзии в «Гардиан» начинается с недавнего лауреата медали Филдса, который пишет стихи, а заканчивается цитатой из Пушкина: «Inspiration is as necessary in geometry as it is in poetry» («Вдохновение нужно в поэзии, как и в геометрии»). Кто такой Пушкин, не объясняется, как будто все читатели должны и так знать. Цитата часто встречается на английском языке, но без точной атрибуции: она из статьи «О статьях Кюхельбекера в альманахе ”Мнемозина„». Это ещё к вопросу о русофобии, отмене русской культуры, etc.
dzatochnik: (Default)
Энн Бронте, младшая из сестёр Бронте (и незаслуженно менее известная), собрала коллекцию камней, которая теперь изучена филологами и химиками. Выяснился состав коллекции и возможный источник происхождения камней. Коллекция оказалась не случайным набором, и она была собрана не только с эстетическими целями. Энн Бронте была хорошо информированной коллекционеркой. Она, как и другие члены её семьи, интересовалась наукой, читала научные книги. Возможно, она посещала Музей-ротонду в Скарборо, где выставлены геологические экспонаты. Книга химика и физика Хамфри Дэви «Последние дни философа» упоминается в романе «Незнакомка из Уайлдфелл-Холла», главные героиня и герой которого беседуют о «живописи, поэзии и музыке, о богословии, геологии и философии». Сохранилась рукопись Энн Бронте, где она обсуждает теории о происхождении Земли. Интересы Энн Бронте была созвучны её времени, которое называют золотым веком геологии (новость, научная статья). — Всегда любопытно узнать о таких связях науки и искусства, об интересе людей искусства к науке, хоть Пушкина, хоть Энн Бронте. Статья опубликована в научном журнале, полностью посвящённом сёстрам Бронте, который издаётся с 1895 года!
dzatochnik: (Default)
Умер поэт Алексей Цветков. Один из немногих людей, которых я постоянно читал на Фейсбуке, и теперь в «интеллектуальном сегменте» читать некого. Один из немногих, которые не игнорировали — до последнего времени — тему пандемии ковида. Один из немногих, которые не боялись новых технологий: он ещё в 90-е годы делал на «Свободе» передачу про интернет. Один из немногих, которые не оказались расистами в 2020 году и не ужасались «чёрных погромщиков». Один из немногих, которые оставались атеистами до конца. Один из немногих поэтов, которые, кроме собственных стихов, интересовались и многим другим: философией, наукой, причём всерьёз. Что касается стихов, то я не был их поклонником — поклонников хватало без меня, — но одно стихотворение я почти запомнил наизусть:

* * *

было третье сентября
насморк нам чумой лечили
слуги ирода-царя
жала жадные дрочили
опустили всю страну
поступили как сказали
потный раб принёс к столу
блюдо с детскими глазами

звонче музыка играй
ободряй забаву зверю
если есть кому-то рай
я теперь в него не верю
со святыми не пойду
соглашаюсь жить в аду

в царстве ирода-царя
кровь подсохла на рассвете
над страной горит заря
на траве играют дети
все невинны каждый наш
я предам и ты предашь
dzatochnik: (Default)
А. Стругацкий, Б. Стругацкий. Собрание сочинений в 11 (12) томах. — Донецк, СПб., 2000-2003.

Первое место: «Трудно быть богом», «Хищные вещи века», «Улитка на склоне», «За миллиард лет до конца света», «Хромая судьба», «Отягощённые Злом, или Сорок лет спустя».

Второе место: «Страна багровых туч», «Путь на Амальтею», «Полдень, XXII век», «Стажёры», «Далёкая Радуга», «Понедельник начинается в субботу», «Беспокойство», «Обитаемый остров», «Дело об убийстве, или Отель «У погибшего альпиниста», «Малыш», «Пикник на обочине», «Град обреченный», «Жук в муравейнике», «Волны гасят ветер», «Жиды города Питера, или Невесёлые беседы при свечах», «Дьявол среди людей», «Поиск предназначения, или Двадцать седьмая теорема этики», «Бессильные мира сего».

Третье место: «Извне», «Попытка к бегству», «Второе нашествие марсиан», «Сказка о Тройке», «Парень из преисподней», «Экспедиция в преисподнюю», «Подробности жизни Никиты Воронцова».

Никакое место: «Повесть о дружбе и недружбе».

Мысли и цитаты на Самиздате, потому что слишком много текста для поста.
dzatochnik: (Default)
«Когда я бывал у Корнея Ивановича Чуковского в Переделкине, он не провожал меня до выходных дверей (надо было спускаться по лестнице), а выходил на балкон, провозглашая с неизменным, поучительным выражением:

«В России надо жить долго. Долго!»

В. Каверин, «Эпилог».

К столетнему юбилею Каверина мне нечего было бы сказать, потому что тогда я знал его только как автора романа «Два капитана». Роман я не читал, а смотрел известный многосерийный фильм, который мне нравился. За это время я прочитал восьмитомное собрание сочинений начала 80-х, кое-что из шеститомного собрания 60-х, книги, вышедшие в последние годы его жизни, плюс книги о Каверине. За это время Каверин стал одним из моих любимых писателей. Read more... )
dzatochnik: (Default)
В «Улитке на склоне» один из главных героев, живущий в мире жлобско-бюрократического кошмара, мечтает: «Хорошо бы где-нибудь отыскать людей», — и далее описывает этих людей, нормальных людей. Это описание шестидесятников, но не молодых оптимистов разгара оттепели, а заматеревших, разочаровавшихся, обуржуазившихся шестидесятников. Я читал и думал, что бывал среди таких нормальных людей и, пожалуй, не хотел бы больше среди них оказаться. Каковы же эти нормальные люди? «Чистые» — это очевидно. «Выбритые» — это как угодно, и заметьте, что нормальные люди для Стругацких по умолчанию мужского пола. Хотя вроде и среди женщин попадаются нормальные. «Внимательные, гостеприимные» — иначе и не стоит встречаться. «Не надо полета высоких мыслей, не надо сверкающих талантов. Не надо потрясающих целей и самоотрицания... Не нужно еще, чтобы они были принципиальными сторонниками или противниками чего-нибудь». Подождите, а о чём тогда говорить? Об ипотеке, что ли? «Не нужно, чтобы они были принципиальными противниками пьянства, лишь бы сами не были пьяницами». Без алкоголя — разумеется, в умеренных дозах! — шестидесятники никак не могли представить общение. Они равнодушно наблюдали, как люди типа Высоцкого выходят за рамки умеренности, и потом с лицемерной скорбью мемуарили о рано умершем гениальном друге. «Не нужно, чтобы они были принципиальными сторонниками правды-матки, лишь бы не врали и не говорили гадостей ни в глаза, ни за глаза. И чтобы они не требовали от человека полного соответствия каким-нибудь идеалам...» Ну, такое вообще редкость, не стоит и обсуждать.

Нет, я хотел бы оказаться среди других людей, среди людей, взгляды которых по основным пунктам совпадают с моими. Мои взгляды более или менее изложены в моем блоге, в моих сочинениях и примерно соответствуют позднесоветской интеллигентской идеологии, о которой я недавно писал. Чтобы было уважение к прошлому и к будущему, к классике и к современному искусству, к природе и к науке, чтобы можно было общаться без низменной лексики и без алкоголя и никотина, чтобы что-то значили слова «демократия», «прогресс», «гуманизм». И вовсе не надо идти за это на баррикады — я сам не иду на баррикады и не имею права призывать других. Для большинства людей, для жлобов и карьеристов, эти взгляды — отклонение от нормы, социальное уродство. Неужели в нашем высокомодернизированном городе, в этом центре мировой культуры, не найдётся хотя бы два-три таких урода и/или уродки? Или вся модернизация ушла в велосипеды, самокаты, бороды, татуировки, электронные сигареты, обтягивающие штаны и нарисованные брови? Пообщаться бы с людьми, с которыми общего хотя бы пятьдесят процентов, хотя бы тридцать три процента... «Боже мой, подумал Перец, неужели я хочу так много?»
dzatochnik: (Default)
С удовольствием пересмотрел, полностью смотрел второй раз. Первый выпуск, похоже, пропал бесследно, как Янтарная комната. Не согласен со многим, что говорит Лотман, но это всё равно невероятно интересно. Потому что это говорит а) большой учёный и б) представитель той группы, которая при всех недостатках состояла из лучших людей страны, людей науки и искусства. Read more... )
dzatochnik: (Default)
Субжанр литературы и кино, который условно назовём оттепельпанк. Конечно, никакого отношения к панку он не имеет, но так уж повелось — называть подобные субжанры «что-то-панк»: стимпанк, дизельпанк и т. д. Read more... )
dzatochnik: (Default)
Ф. Герберт. Дюна. -- М., 2008.

Увлекательный и неглупый роман. Соединение космоса и древности-средневековья, как в «Звёздных войнах», но более продуманное в деталях. Мир «Дюны» выглядит более правдоподобно, чем мир «Звёздных войн».

Модная тема экологии в обоих значениях слова. Главная ценность планеты — некий ресурс — связан с главной опасностью планеты — чудовищем. Уничтожить чудовище означает уничтожить ресурс: экологическая цепочка, которую нельзя разрушать. (Борьба за спасение чудовищ, а не борьба с чудовищами — одно из главнейших отличий современности от прошлого. Современные Геракл и Ахав не убивают Немейского льва и Моби Дика, а защищают их от браконьеров.)

Раздражала толстовская манера повествования со всезнающим автором. Толстовская манера хороша у Толстого, а в современной литературе выглядит архаично. Или это сознательная стилизация под 19-й век?

*

«Дюна» (1984). Реж. Д. Линч.

В целом, довольно точная экранизация, основной сюжет и основные персонажи сохранены. Но тема экологии удалена: планета улучшается не с помощью экологии, а с помощью сверхъестественных способностей главного героя. Добавлены физические уродства: Харконнен и в романе толстяк, а здесь у него кожная болезнь, Бене Гессерит — лысые, член Гильдии — чудовище в аквариуме. Спецэффекты выглядят по-разному: некоторые и теперь впечатляют, другие устарели.

«Дюна» (2021). Реж. Д. Вильнёв.

Тоже довольно точная экранизация, только половины. Правда, несмотря на трёхчасовой хронометраж, исчез один из основных персонажей — племяник Харконнена. Тема экологии тоже удалена, но, может быть, проявится в продолжении. Для Линча его фильм был типичной голливудской проверкой молодого талантливого режиссёра — сможет ли он снять высокобюджетный блокбастер. Самому Линчу, кажется, нечего было сказать, он не поклонник фантастики из гетто, и проверку он не прошёл. Вильнёв отчасти уже прошёл голливудскую проверку сиквелом «Бегущего по лезвию», и по тщательности проработки видно, что оба фильма для него были проектами мечты. В сиквеле «Бегущего по лезвию» ему было, что сказать, а здесь пока не очевидно. Опять-таки ждём продолжения.

Вильнёв — всё-таки выдающийся режиссёр, не просто ремесленник. Два раза подряд сделал почти невозможное: снял хороший сиквел «Бегущего по лезвию» и хорошую экранизацию «Дюны». Надо бы посмотреть другие его фильмы, доголливудского периода.
dzatochnik: (Default)
"Би-Би-Си. Культура": статья "Почему 1922 год был величайшим годом в литературе". В 1922 году были опубликованы некоторые из основных сочинений модернизма: 2 февраля, ровно сто лет назад, роман Джеймса Джойса "Улисс", в октябре поэма Т. С. Элиота "Бесплодные земли", а в январе рассказ/новелла Рюноскэ Акутагавы "В чаще".
dzatochnik: (Default)
Р. Акутагава. Новеллы. -- М., 1974. -- (Библиотека всемирной литературы).

Акутагава и его рассказ «Menzura Zoili» упоминаются в романе Стругацких «Хромая судьба», который я читал много-много раз. Но заинтересовался я Акутагавой после того, как в одном эссе Бродского вычитал его фразочку «У меня нет принципов, у меня есть только нервы». Наверное, я бы не стал его читать из-за одной фразочки, но вскоре случайно увидел в университетской библиотеке БВЛовский том с предисловием А. Стругацкого и тут же взял его почитать.

Рассказы Акутагавы — справедливо называемые новеллами — мне тогда чрезвычайно понравились. И исторические сюжеты, насыщенные психологизмом, типа «Ворот Расёмон», и остросюжетные психологические рассказы типа «Носового платка», и мистика-фантастика типа «Мадонны в чёрном», и квазидетективы, из которых самый оригинальный «В чаще» — один из самых оригинальных рассказов в мировой литературе. Конечно, невыносимые «Зубчатые колёса»: «Неужели не найдется никого, кто бы потихоньку задушил меня, пока я сплю?» Конечно, парадоксальные «Слова пигмея», откуда Бродский взял упомянутую фразочку. Правда, здесь она выглядела иначе: «У меня нет совести, у меня есть только нервы». До сих пор не знаю, откуда взялось это различие: наверное, Бродский читал какой-то английский перевод. Потом я хотел прочитать больше Акутагавы и даже купил и прочитал трёхтомник с рассказами, эссе, письмами. (Тогда удивился, что в трёхтомник не включены рассказы и повесть, переведённые А. Стругацким. По какой причине? Не смогли договориться с наследниками? Или это месть японистов, которые обиделись на Стругацкого из-за того, что ему доверили писать предисловие к БВЛовскому тому?)

Теперь вот перечитал БВЛовский том, хотя по плану был Гашек, которого я давно хотел прочитать. Но Гашека я читать просто не смог и перескочил на следующий пункт. Акутагава меня не разочаровал. И тогда он попал в моё настроение, и теперь он попал в моё нынешнее настроение. И тогда я завидовал его разнообразию, и теперь я опять позавидовал. Тогда я видел только влияние Гоголя в рассказах «Бататовая каша» и «Нос» и Чехова в рассказе «Сад», а теперь увидел влияние Мериме, Мопассана, Франса, которых наконец прочитал. Теперь смотрю на трёхтомник и думаю: может, перечитать?

«Правящая нами мораль — это отравленная капитализмом мораль феодализма. Она приносит только вред и никаких благодеяний» («Слова пигмея», с. 522).

«Человеческая жизнь похожа на коробку спичек. Обращаться с ней серьезно — смешно. Обращаться не серьезно опасно» («Слова пигмея», с. 524).

«Причина, по которой нет совершенных утопий, состоит, в общем, в следующем. Если считать, что человек как таковой не изменится, совершенная утопия не может быть создана. Если считать, что человек как таковой изменится, то всякая утопия, как будто и совершенная, сразу же покажется несовершенной» («Слова пигмея», с. 525-526).

«Назвать деспота деспотом всегда было опасно. А в наши дни настолько же опасно назвать рабов рабами» («Слова пигмея», с. 526).

«Соответствуют ли родители своей роли воспитателей детей, эта вопрос. Конечно, быков и лошадей воспитывают их родители. Но защищать этот обычай ссылкой на природу — произвол родителей. Если бы ссылкой на природу можно было защитить любой обычай, нам следовало бы защищать свойственный дикарям брак умыканием» («Слова пигмея», с. 529).

«Ненавидеть преступление, но не ненавидеть преступника» — это не так уж трудно. Этот афоризм применим к большинству детей, если иметь в виду их отношение к родителям» («Слова пигмея», с. 530).

«Японские пираты показали, что мы, японцы, имеем достаточно сил, чтобы стоять в ряду с великими державами. В грабежах, резне, разврате мы отнюдь не уступаем испанцам, португальцам, голландцам и англичанам, пришедшим искать «Остров золота» («Слова пигмея», с. 533).

«Свобода — как воздух горных вершин — для слабых людей непереносима» («Слова пигмея», с. 534).

«Человеческое, слишком человеческое — большей частью нечто животное» («Слова пигмея», с. 538).

«Правота социализма не подлежит дискуссиям. Социализм — просто неизбежность. Тот, кто не чувствует, что эта неизбежность неизбежна, как, например, фанатики, ступающие по огню, — вызывает во мне чувство изумления. «Проект закона о контроле над экстремистскими мыслями» как раз хороший тому пример» (Заметки «Тёкодо», с. 541-542).

«Вести себя развязно, несмотря на робость, — одна из моих дурных привычек» («Зубчатые колёса», с. 609).

***

Закончился читательский проект «БВЛ и другая классика», который начался в 2016 году. На самом деле, он начался ещё в 2009 году, когда я осознал, что вроде много читаю, но не читал ни строчки Гомера, Вергилия, Данте, Боккаччо, Рабле, Сервантеса, Гёте, Байрона, Диккенса, Бальзака… Тогда стал делать набеги на территорию классики, с перерывами на другие книги. В 2016 году погрузился в классику основательно, по плану на основе «БВЛ», с исключениями и дополнениями. Почти все классики оказались отличными писателями, недаром получившие звание классиков.

В планах были ещё некоторые бонусы, но сейчас читать ничего не хочется, особенно художественную литературу. Это пустое занятие, которое ничего не даёт, ничему не учит. Старые интеллигентские представления о том, что чтение художественной литературы делает умнее, ни на чём не основаны. И уж совершенно точно оно не делает счастливее.
dzatochnik: (Default)
Дж. Лондон. Мартин Иден. Рассказы. -- М., 1972. -- (Библиотека всемирной литературы).

«Мартин Иден». Отличный роман. Психологизм, которого нет в рассказах, и отсутствие остросюжетности. Сначала кажется, что это перевёрнутый «Пигмалион»: образованная женщина окультуривает мужчину-дикаря, — но это обманка. Герой — сэлф-мэйд-мэн, и любовь к женщине для него только один из стимулов. Потом он понимает, что женщина была совсем не такой, как он её себе воображал. Таким же важным стимулом становится дружба — дружба как союз единомышленников, а не только совместное распитие спиртных напитков. Сначала кажется, что это роман об истории успеха, о восхождении писателя к славе, но это тоже обманка. Это роман о тщете славы: в таком неправильно устроенном мире и слава тоже неправильна. Очевидно, что это роман о социальном неравенстве, но тоже в необычном преломлении. Герой не может примкнуть к высшему социальному слою, потому что презирает его, но и не может оставаться в своём, низшем социальном слое, потому что перерос его. Здесь роман отчасти похож на роман Т. Гарди «Джуд Незаметный».

Рассказы. Отличные рассказы, хотя раздражают ницшеанство, расизм и сексизм. Расизм своеобразный, киплинговский: «Но нет Востока и Запада нет… если сильный с сильным» и т. д. Белые люди лучше, потому что они сильнее («Сын Волка», «Неукротимый белый человек»), но если «цветные» люди сильные, то и они заслуживают уважения («Лига стариков», «Кулау-прокажённый»). Если белый человек — слабак, то цвет кожи его не оправдывает («Страшные Соломоновы острова»). Таков же и сексизм: мужчина лучше женщины, потому что сильнее, но сильного мужчину рожает женщина («Сивашка»). В «Мексиканце» расизм отходит на второй план: «цветной» герой ненавидит белых не потому, что они белые, а потому что они против революции, и точно так же он ненавидит «цветного» диктатора. В «Любви к жизни» расизм вообще исчезает, потому что важнее всего становятся не расовые черты героя, а его человеческие черты. Кажется, сам Лондон так и не сумел до конца определиться, кого же он воспевает: белого человека, сильного человека, вообще человека? (Теперь за все эти подвиги «неукротимых белых человеков» прошлого приходится расплачиваться их потомкам: «отцы ели кислый виноград, а у детей на зубах оскомина».)

Рассказ «Кулау-прокажённый», как я давно подозревал и теперь ещё убедился, стал источником вдохновения для рассказа Шаламова «Последний бой майора Пугачёва». Кажется, никто про это не писал, потому что Джек Лондон — «неуважаемый» писатель.

Наверное, больше не буду читать Джека Лондона. Жаль, что в своё время прочитал его довольно мало, но навёрстывать упущенное уже не хочется.

«Он теперь ясно понял, что никогда не любил Руфь на самом деле. Он любил некую идеальную Руфь, небесное существо, созданное его воображением, светлый и лучезарный образ, вдохновлявший его поэзию. Настоящую Руфь, буржуазную девушку с буржуазной психологией и ограниченным буржуазным кругозором, он не любил никогда» («Мартин Иден», с. 335).

«Широколобый судья тоже был погружен в видения: перед его взором величественно проходила вся его раса — закованная в сталь, одетая в броню, устанавливающая законы и определяющая судьбы других народов. Он видел зарю ее истории, встающую багровыми отсветами над темными лесами и простором угрюмых морей. Он видел, как эта заря разгорается кроваво-красным пламенем, переходя в торжественный, сияющий полдень, видел, как за склоном, тронутым тенью, уходят в ночь багряные, словно кровью пропитанные пески... И за всем этим ему мерещился Закон, могучий и беспощадный, непреложный и грозный, более сильный, чем те ничтожные человеческие существа, которые действуют его именем или погибают под его тяжестью, — более сильный, чем он, судья, чье сердце просило о снисхождении» («Лига стариков», с. 425-426).

«Опыт, приобретенный во время странствий, сделал меня социалистом. Я уже давно осознал, что труд благороден; еще не читая ни Карлейля, ни Киплинга, я начертал собственное евангелие труда, перед которым меркло их евангелие. Труд — это все. Труд — это и оправдание и спасение. Вам не понять того чувства гордости, какое испытывал я после тяжелого дня работы, когда дело спорилось у меня в руках. Я был самым преданным из всех наемных рабов, каких когда-либо эксплуатировали капиталисты. Словом, мой жизнерадостный индивидуализм был в плену у ортодоксальной буржуазной морали. С Запада, где люди в цене и где работа сама ищет человека, я перебрался в перенаселенные рабочие центры Восточных штатов, где люди — что пыль под колесами, где все высунув язык мечутся в поисках работы. Это заставило меня взглянуть на жизнь с другой, совершенно новой точки зрения. Я увидел рабочих на человеческой свалке, на дне социальной пропасти. Я дал себе клятву никогда больше не браться за тяжелый физический труд и работать лишь тогда, когда это абсолютно необходимо. С тех пор я всегда бежал от тяжелого физического труда» («О себе», с. 532).