![[personal profile]](https://www.dreamwidth.org/img/silk/identity/user.png){kind=small}
dzatochnikК. Лагунов. Так было. — Свердловск, 1986.
К. Лагунов. Собрание сочинений в 3 томах. Том 1. Ордалия. — Тюмень, 1999.
К. Лагунов. Собрание сочинений в 3 томах. Том 2. Красные петухи. — Тюмень, 1999.
К. Лагунов. Больно берег крут. — М., 1994.
К. Лагунов. Собрание сочинений в 3 томах. Том 3. Бронзовый дог. — Тюмень, 1999.
К. Лагунов. Завтрак на траве. — Тюмень, 1992.
К. Лагунов. Зажги свою звезду. — М., 1964.
К. Лагунов. Пред богом и людьми. — Тюмень, 1993.
К. Лагунов. И сильно падает снег... — Тюмень, 1994.
К. Лагунов. Ромка, Фомка и Артос. — Свердловск, 1990.
Прочитал несколько книг Константина Лагунова, главного тюменского писателя.
*
«Так было» (1966). Роман о сибирской деревне в годы войны.
Название райцентра Малышенка — вымышленное, имеется в виду Голыш-маново, которое тогда называлось Катышка. Под настоящими названиями упоминаются Ишим, Тюмень, Омск. Главные герои — районные партийные, комсомольские, колхозные начальники, которые героически выращивают пшеницу для армии. Секретарь райкома партии Рыбаков списан с реального человека с такой же фамилией. Автор всю жизнь находился под впечатлением от знакомства с этим партработником и вспоминал его и раньше, в очерке «Нефть и люди», и позже, в мемуарной книге «Пред богом и людьми». Секретарь райкома комсомола списан с самого автора, который во время войны жил в Катышке и не попал в армию из-за плохого зрения.
Роман тоже весь построен на клише и стереотипах. Это сказывается и в сюжете: производственный роман о героическом выращивании пшеницы разбавляется любовными историями. Любовные истории всех типов: и первая любовь молодого энтузиаста, и любовные треугольники, и коварное соблазнение невинной девушки. Это сказывается и в образах персонажей. Если секретарь райкома, то это почти, хотя и не полностью — см. ниже, — идеальный герой. Если секретарь райкома комсомола, то это энтузиаст, который рвётся в армию, как и все молодые люди в романе. (Повторяется эпизод из романа «Зажги свою звезду», где секретарь райкома комсомола рвался на целину.) Если председатель колхоза, то это крепкий старик, герой гражданской войны, которого пытали колчаковцы. Если «председательша» колхоза, то это крепкая баба, но красавица. Если ленинградка, то это интеллигентная девушка, которая наизусть читает и стихи, и прозу, но, преодолевая себя, работает со всеми в поле. (Хотя если бы она оказалась неженка и белоручка, то это был бы другой стереотип.) Если сторож, то это комический дед, которого прямо сравнивают с дедом Щукарём. Если матрос, то это весельчак, рубаха-парень. Если находится вор среди членов партии, то это, конечно, главный по торговле, и его наказывают. Есть даже стереотипный кулак, доживший до 45-го года!
Через эти клише и стереотипы кое-где пробивается правда о жизни деревни. Автор показывает нищету и неустройство, которые трудно объяснить только войной. «Деревни тонули в грязи. Были такие улицы, что по ним и верхом-то с трудом проберешься». При описании одной зажиточной деревни говорится, что здесь «соломенной или дерновой крыши не увидишь», то есть для других деревень соломенные и дерновые крыши — норма. Среди эпизодических персонажей есть бывшие фронтовики, которые пьянствуют и спекулируют, есть председатели колхозов, которые пропивают сено и зерно.
Роман трудно назвать оттепельным, но влияние оттепели есть. Умеренное обличение сталинизма, когда все под подозрением. Отрицательный герой на всякий случай избавляется от жены-немки, секретарь райкома на всякий случай снимает жену дезертира с должности комсорга. Сталин упоминается более десяти раз, но автор так и не разобрался в своём отношении к нему. Ссылается на высказывания Сталина исключительно отрицательный герой. Когда он в очередной раз хочет сослаться на Сталина, его обрывают: «А вы знаете, что они выработаны Центральным Комитетом партии и, безусловно, одобрены...» — «Бросьте вы». Когда Сталин упоминается в положительном контексте, то он называется по должности и без имени — Верховный Главнокомандующий. Однажды он упоминается в амбивалентном контексте, когда требует у секретаря райкома поставить огромное количество пшеницы. Тогда он называется по другой должности и по имени — Председатель Государственного Комитета Обороны товарищ Сталин. Немного упоминаются репрессии, но кто в них виноват, непонятно, даже не Ежов. Одна героиня вспоминает, как в 38-м году собирались посадить её коллегу: «кому-то (sic!) понадобилось посадить директора МТС». Отрицательный герой вспоминает, как в 37-м году посадили его брата, и герой дал нужные показания. В финале выдвигаются ложные обвинения против председателя колхоза и против самого секретаря райкома, но всё заканчивается хорошо.
Влияние оттепели и в «очеловечивании» образов партийных начальников, в придании им некоторых недостатков. Секретарь райкома «очеловечивается» самым простым способом — он изменяет жене и, бедняга, мучается. Любовница умирает во время родов, а жена вынуждена воспитывать чужого ребёнка, но мучается больше всех секретарь райкома. Секретарь райкома комсомола не может пойти в армию из-за плохого зрения и чувствует себя человеком второго сорта.
В отличие от шестидесятников автор даёт женщинам главные роли в сюжете. Несколько заметных героинь, отрицательных совсем нет, все положительные и все несчастные: «И прежде всего им — русским женщинам — обязаны мы своими победами!» Женщины на руководящих должностях, как в «Туманности Андромеды»: помощница секретаря райкома, комсорг, третий секретарь райкома, председатель колхоза, парторг. Конечно, это объясняется не каким-то профеминизмом автора, а временем действия — война, и все мужчины в армии. В других романах автора женщины всегда на вторых ролях.
Герои постоянно заявляют, что они коммунисты, но что такое коммунизм, совершенно непонятно. Газетные пустые словеса: «Партийный билет — не аттестат зрелости коммуниста. Партбилет — это публичное обязательство человека перед партией и народом. Обязательство быть коммунистом. По духу, по делам, по жизни». Рядом с этим — русский национализм, в умеренных дозах разрешённый как раз со времён войны: «Русские люди сильны артелью. Когда они вместе, им все нипочем: любую гору с места сдвинут, любую реку вспять повернут»; «Дивный характер у русского человека. Не зря его называют трудягой». Есть ещё сибирский локальный патриотизм. Все герои — не просто русские, а сибиряки: «Сибиряки. Родные, русские люди. Какое счастье, что я их сын».
Рецензии на роман вышли только в провинциальных изданиях — «Сибирских огнях», «Урале», «Красном севере», а центральные издания его не заметили. Как вспоминают тюменские друзья автора, в Тюмени роман «прогремел» — потому что греметь было больше нечему. Возможно, если бы жизнь деревни была показана глазами простых колхозников, то автора бы включили в ряд писателей-деревенщиков. Тогда судьба и автора, и романа сложилась бы иначе.
*
«Ордалия» (1970). Роман об открытии сибирской нефти.
Время действия — примерно те же годы, когда открытие сибирской, тюменской нефти произошло в реальности, то есть в начале оттепели. Все названия вымышленные: Тюмень выведена как Энск, Тобольск как Тоборск, Сургут как Сарья. Главный герой, он же главный отрицательный герой, — начальник геологической экспедиции, который находит нефть. Прототип главного героя — Эрвье: героя называют папа Юлий, а Эрвье называли папа Юра. Понятно, что это образ собирательный: кажется, эпизод со строительством стадиона взят из биографии Салманова.
Роман начинается с пролога — брачного поединка двух лосей, который завершается гибелью обоих противников. Не очень образованный герой и не очень образованный автор почему-то называют этот поединок красивым словом «ордалия». Точно так же в романе сражаются два героя, и это тоже ордалия. В книге «Портреты без ретуши» автор объясняет, что такое ордалия: «Сажали судящихся в глубокую яму. Одному, завязав глаза, вручали пистолет, другому — колокольчик. Один ходил звонил, второй стрелял на звон». Это объяснение больше напоминает развлечение белогвардейцев в фильме «Гори, гори, моя звезда» и не имеет никакого отношения к практике, существовавшей в раннем средневековье, когда и пистолетов никаких не было. Несмотря на неправильное понимание термина, для романа он подходит, а самоубийственный поединок лосей становится мощным символом.
Сначала кажется, что роман построен на стереотипах производственного жанра. Противостояние хорошего начальника и плохого начальника, мудрость старого рабочего, энтузиазм молодого специалиста и т. д. Но правда жизни проявляется в романе с самого начала. Автор говорит и о тяжёлых условиях работы на Севере, и о бытовой неустроенности, и о гонке за нефтью, которая становится важнее людей. Об этом автор писал еще в 1966 году в очерке «Нефть и люди», который был опубликован в «Новом мире» Твардовского и вызвал недовольство Щербины. В романе повторяется название очерка: «Нефть или люди — почему так? Нефть и люди — вот как надо». Финальные главы совсем далеки от стереотипов, они переводят роман на другой уровень. Тут понимаешь, что недаром автор называл Достоевского любимым писателем. Вспоминается не только «Преступление и наказание», но даже «Макбет» и призрак Банко. Уже начинается мода на экологию, и в романе, пусть мельком, обсуждаются последствия нефтедобычи. «Две с половиной тысячи тонн нефти куда выплеснуть?» — «Озерко рядом. Валяй в него. Потом сожжем. Чего скислился?» — «Хреновые хозяева. Нефть задарма жжем да еще озера губим». — «На наш век того и другого хватит, а...» — «После нас хоть потоп?»
Если в «Так было» можно увидеть влияние оттепели и умеренное обличение сталинизма, то здесь отрицание оттепели и реабилитация сталинизма, хотя имя Сталина не упоминается. «Ты вспоминаешь о прошлом с осуждением, а я — наоборот. Я жалею, что оно прошло. Это был дивный душевный подъем. (...) Вдохновенье, душевный подъем, азарт — не поддаются, не нуждаются в измерении. Эти качества помогли нам топором и лопатой возвести Днепрогэс и Магнитку, задушить Гитлера...» В финале выясняется, что и открытие сибирской нефти произошло в 30-е годы, а главный герой присвоил чужие достижения. Один и тот же положительный герой, противоречя себе, говорит и о неустроенности быта, и о загубленной природе, и о величии прошлой эпохи. У того же героя проявляется и русский национализм в умеренных дозах: «Русская душа ой как широка. Ей такой простор, такой размах нужен». У писателя-шестидесятника главный герой с его диктаторским замашками был бы изображён как реликт прошлой эпохи, а положительный герой, читающий гуманистические проповеди, не занимался бы реабилитацией сталинизма. Но автора трудно причислить к шестидесятникам, и у него полная мешанина в голове.
Рецензии на роман вышли в центральных изданиях — «Комсомольской правде», «В мире книг», «Литературной учёбе». Согласно мемуарной книге «Пред богом и людьми», он вызвал недовольство уже не Щербины, а Эрвье, который узнал себя в герое. Роман не переиздавали, экранизацию на «Мосфильме» отменили, а Щербина предложил автору написать другой роман. «Одержимые» (1974) — то ли другой вариант, то ли другой роман. Названия всё так же вымышленны: Тюмень уже не Энск, а Туровск. Та же тема, те же герои, в главном герое всё так же угадывается Эрвье: его не называют папой, но имя Герман намекает на немецкое происхождение Эрвье. Во втором романе есть и более существенные отличия. Пролог с поединком двух лосей исчез: мощный символ превратился в живописную картинку таёжной природы. Образ героя смягчён: в первом романе он не просто авантюрист и карьерист, но и дважды убийца, настоящий злодей в романтическом духе, во втором он случайный убийца, а второе убийство не совершает. Во втором романе введена новая сюжетная линия с ещё одним начальником геологической экспедиции, который противопоставлен главному герою. Он, наоборот, больше думает о людях и строит в тайге утопический город, где правильная организация труда и устроенный быт, поэтому нет пьянства и преступлений. Во втором романе появляются мудрые партработники, которые тоже противопоставлены главному герою, особенно мудр секретарь обкома — явный намёк на Щербину. Если в первом романе нефть находят в первой же главе, и нет никаких интриг вокруг открытия, то во втором романе нефть находят в середине первой части из трёх. До этого происходят споры о нефти в Сибири, среди героев есть несколько учёных, и второй роман — почти образцовый представитель жанра об учёных в советской литературе, отчасти напоминающий «Территорию» Куваева. Рецензии на второй роман вышли в «Литгазете», «Октябре», «Знамени», «Коммунисте», его переиздавали и экранизировали на «Беларусьфильме».
«Ордалия» и «Одержимые» — любопытная романная двойчатка, дающая возможности, о которых мечтают многие читатели. Читая роман, часто хочется узнать, что было с героями до начала сюжета и после окончания сюжета. Да, это желание наивных читателей, особенно детей, ведь взрослые и образованные читатели должны знать, что до начала сюжета ничего не было, ни героев, ни места действия. Как писала Л. Гинзбург, если художник нарисовал профиль героя, то мы не можем требовать, чтобы герой повернулся анфас. Тем не менее, такое желание есть даже у взрослых читателей. И вот из второго романа мы можем узнать, что было с героями раньше. Что было позже, узнать не можем, зато можем увидеть альтернативное развитие сюжета, другой финал. Этот двойной финал — герой погибает, герой не погибает, выбирайте, — заставляет вспомнить то, что потом назовут модными словами «постмодернизм», «гипертекст» и т. д. Разумеется, автор, пугавшийся формальных экспериментов, ни о чём таком не думал.
*
«Красные петухи» (1975/1978). Роман о Западносибирском восстании 1921 года.
Названия вымышленные: Тюмень выведена как Северск, Ялуторовск как Яровск, Ишим как Ирим, Тобольск опять как Тоборск. Названия Криводаново, Каменка, Патрушево, как отмечает филолог Н. Горбачёва, «взяты с подлинной карты южной Тюмени... однако их местоположение изменено». Прототип села Челноково Яровского уезда определить трудно, а исследователи об этом не пишут. Многие герои имеют прототипов, которых легко вычислить, прочитав документальную повесть «И сильно падает снег...»: председатель губчека Чижиков — Студитов, губпродкомиссар Пикин — Инденбаум, первый секретарь губкома Аггеевский — Аггеев, председатель губисполкома Новодворов — Новоселов, начальник главного штаба восстания Сбатош — Сватош.
Теоретически возможны два подхода к такой сложной теме. Первый — вариант «Поднятой целины», с изображением идеальных большевиков, которые наводят порядок в деревне. Второй — вариант «Тихого Дона», с изображением неоднозначных событий и неоднозначных персонажей. Это теоретически, а практически вариант «Тихого Дона» в то время был попросту невозможен. Судя по документальной повести «И сильно падает снег...», автор уже тогда знал правду о восстании, но он сознательно пошёл на умалчивание и враньё. Правды о гражданской войне в романе меньше, чем в «Хождении по мукам» А. Толстого, «Братьях» Федина и «Докторе Живаго» Пастернака, не говоря уж о «Тихом Доне». Причиной восстания называются перегибы продразвёрстки, а организаторами восстания — эсеры и белогвардейцы, которые имеют своих шпионов во всех советских и партийных органах. «План поджигателей предельно прост. Наводнить город полчищами разъяренных семенной разверсткой кулаков. По сигналу захватить арсенал, вокзал, телеграф, разгромить советские учреждения. Выйти на связь с Парижским эсеровским центром. Втянуть в сибирский мятеж мировую контрреволюцию, заполучить сюда новую Антанту и кинуться на Москву...»
Опять стереотипные персонажи: смелый начальник губчека, хитрый шпион-эсер, жадные кулаки и купцы, жестокие белогвардейцы. Из главных героев выделяется поп, который сначала пытается соблюдать нейтральность и выступает за мир, а потом всё-таки переходит к красным. (Линия попа — это сюжетный инвариант «Касабланка».) Разнородные части, из которых составлен этот герой, не стыкуются между собой. С одной стороны, подчёркивается, что это необычный поп: крестьянин, который случайно стал попом, любитель физического труда и светских книг. С другой стороны, он разговаривает, как стереотипный поп: «Чего жмешься, яко заяц под тенью орла?»; «Настоящие злодеи зело коварны и вероломны»; «Кощунственны и непотребны слова твои!»
Герои, как везде у автора, постоянно заявляют, что они коммунисты, но что такое коммунизм, трудно понять. Кажется, коммунизм — это когда все крестьяне, все пашут землю и живут в гармонии с природой. Скорее, это похоже на крестьянскую утопию Толстого, антипрогрессивную и антипросветительскую по характеру, то есть противоложную коммунизму. Рядом с этим — опять русский национализм в умеренных дозах: «Типично русская натура — все с маху, все до дна...»; «Красиво умирают русские мужики. Приемлют смерть как должное, не вымаливают у Бога чуда, не хватаются судорожно за рясу, не проклинают, не плачут. Умирают, как и живут, — естественно и просто». В образе попа уже заметно распространение моды на религию, на русско-националистическое православие, которая проявится во время перестройки и позднее. И сам автор назовёт свою мемуарную книгу «Пред богом и людьми».
В романе сильны авантюрно-приключенческие, шпионско-детективные элементы. Одна из основ сюжета — противостояние разведчиков и контрразведчиков с обеих сторон. Один главный герой — эсер, который проник в губпродкомиссариат. Сначала он с помощью продразвёрстки провоцирует крестьян на восстание, а потом сам становится одним из лидеров восстания. Другой главный герой — крестьянин-большевик, который переходит на сторону восставших, но не искренне, а имея хитрый план подавить восстание изнутри. Это не запутавшийся Григорий Мелехов, а супершпион наподобие Владимирова-Исаева из романов Ю. Семёнова. Если бы роман подавался как чисто приключенческий, шпионско-детективный, то и претензий не было бы. Он бы прекрасно встроился в ряд приключенческих произведений о гражданской войне — от «Красных дьяволят» Бляхина и «Зелёного фургона» Козачинского до ранних повестей Юзефовича. Но как серьёзный исторический роман о великой трагедии — это полный провал.
Роман вырос из очерка «Двадцать первый», который должны были опубликовать в «Новом мире» Твардовского, но не опубликовали. Из того же очерка выросла документальная повесть «И сильно падает снег...» Рецензии на роман вышли в «Литературной России», «Книжном обозрении», «Москве», «Урале», «Сибирских огнях». Роман не упоминается ни в документальной повести «И сильно падает снег...», ни в мемуарной книге «Пред богом и людьми», из чего можно бы сделать вывод, что автор его стыдился. Но в главе «О себе» в книге «Портреты без ретуши» он подробно пишет о романе и не отрекается от него: «Ни переписывать, ни дописывать, ни переставлять акценты — не собираюсь...»
*
«Больно берег крут» (1978/1979). Роман о сибирских нефтяниках.
Год действия точно указан — 1965-й. Названия вымышленные — такие же, как в романе «Одержимые»: Тюмень — Туровск, Тобольск — Тоборск, Сургут — Сарья. Турмаган — это, вероятно, Нефтеюганск. Особняк начальника посреди вагончиков перешёл из очерка «Нефть и люди», где речь идёт именно о Нефтеюганске. Прототип главного героя и других героев вычислить трудно. Первый секретарь обкома Боков списан с Богомякова, хотя в реальности в 1965 году должность занимал Щербина. Художник по имени Остап заставляет вспомнить художника Остапа Шруба, тюменского представителя «сурового стиля», но вряд ли это он. Эпизод с детьми в аэропорту взят из биографии автора, он описан в очерке «Убили зелёного крокодила».
По сути, это продолжение и даже повторение «Ордалии»/«Одержимых». Похожий главный герой, похожие проблемы, восходящие ещё к очерку «Нефть и люди». Добавляется тема социального неравенства: начальник из-за жены строит особняк, а рабочие живут в вагончиках. Одна из сюжетных линий роднит роман с жанром об учёных, со всеми его элементами: главный герой, начальник нефтедобычи — Саня Григорьев, начальник нефтяного главка — Николай Антоныч, в воспоминаниях появляется капитан Татаринов, любовница — Катя, великое открытие — метод сохранения попутного газа. Как в «Одержимых», жанр об учёных переплетается с производственным жанром.
Опять русский национализм в умеренных дозах: «В наш век слияния наций трудно встретить типично русское лицо, в котором с совершенной очевидностью проступали бы исконные черты национального характера: доброта и сила». Все романы автора носят антиинтеллигентский характер: интеллигенты в них либо отрицательные персонажи, либо женщины, потому что Настоящий Мужчина не может быть интеллигентом. Здесь это проявлено сильнее всего: среди героев два интеллигента — художник и журналист, и это слабые морально и физически люди, которые по всем пунктам хуже рабочих. Поварившись среди рабочих, среди Настоящих Мужчин, один из них меняется в лучшую сторону, а второй так и остаётся слабаком.
Автор впервые прямо упоминает свои книги или намекает на них. Один герой предлагает назвать городскую газету «Одержимые». Главный герой говорит сыну: «Погоди, ты же читал книжку про Ромку Рамазана...». Герои Лагунова знают о книгах Лагунова, и возникает «скрытая магия», о которой писал Борхес. Начало первой главы напоминает начало первой главы «Улитки на склоне» Стругацких. Главный герой сидит/стоит над обрывом и любуется дикой природой. К нему подходит другой герой и предупреждает, что опасно находиться над обрывом. Сходство такое удивительное, что в случайное совпадение не верится.
На этот роман вышло больше всего рецензий: в «Литгазете» (три), «Октябре», «Литературной России», «Сибирских огнях» (две), «Литературном обозрении», «Знамени», «Урале» (две), «Неве», «Вопросах литературы» (две). В главе «О себе» в книге «Портреты без ретуши» автор пишет, что в первом книжном издании вырезали последнюю главу и потом так переиздавали. Без последней главы — без трагического финала — получается совсем другой роман.
*
«Бронзовый дог» (1982/1991). Роман о сибирских строителях газопровода.
Год действия не указан, но его можно вычислить. Один герой, бывший заключённый, говорит, что отсидел восемнадцать лет, а на нынешней работе с 1956 года, а другой думает: «Восемнадцать плюс двадцать четыре – сорок два. Сколько же ему...» Получается, что год действия — 1980-й. Названия вымышленные: Надым выведен как Гудым и т. д. Для Тюмени автор не стал использовать уже известное вымышленное название Туровск и не стал придумывать другое. Она называется просто «областной центр»: «известный сибирский город с коротким и непонятным названием татарского происхождения».
По сути, это тоже продолжение и даже повторение «Ордалии»/«Одержимых». Похожий главный герой, похожие проблемы, восходящие ещё к очерку «Нефть и люди». Ещё больше раскрыта тема социального неравенства: у начальства квартиры, шубы, драгоценности, дефицитные продукты. Прямо говорится о тёмных сторонах освоения Севера — приписки, взятки, бичи. Главный герой похож и непохож на главных героев других романов. С одной стороны, Настоящий Мужчина со всеми особенностями. С другой стороны, любит театр, играет на музыкальных инструментах, а самое поразительное — не курит. Ещё больше проявляется антиинтеллигентский характер романов автора. Один из героев, писатель — лизоблюд, слабак, трус, алкаш, развратник: «не страшись он закона, наверняка сократил бы лет до четырнадцати возрастной рубеж своих возлюбленных». Одна из второстепенных сюжетных линий, о сварщике-изобретателе, заставляет вспомнить романы «Не хлебом единым» Дудинцева и «Искатели» Гранина, но это очень слабая связь с жанром об учёных.
Рецензии вышли в «Литературной России» (две), «Урале», «Дружбе народов». Согласно мемуарной книге «Пред богом и людьми», роман вызвал недовольство Богомякова и Щербины, поэтому между журнальным и книжным изданием прошло десять лет. Первое книжное издание вышло под другим названием — «Начнём сначала». И за эти десять лет автор не написал ни одного романа, только публицистические и детские книги, но всё на ту же тему.
Романы «Ордалия»/«Одержимые», «Больно берег крут» и «Бронзовый дог» составляют своеобразную трилогию/тетралогию. Сначала роман о геологах, которые находят нефть на Севере, потом роман о нефтяниках, которые добывают нефть на Севере, потом роман о строителях, которые строят газопровод ещё дальше на Севере. Последовательное изображение освоения тюменского фронтира — «тюменского плацдарма», если вспомнить название картины художника Остапа Шруба.
*
«Завтрак на траве» (1992). Роман о провинциальных журналистах.
В главе «О себе» в книге «Портреты без ретуши» автор пишет, что это «роман о предперестроечном времени». По тексту понятно, что уже начало перестройки: упоминается «почивший» Черненко, профессор на лекции говорит о культе личности Сталина. Один герой вспоминает, что нечто случилось десять лет назад, когда поставили спектакль к тридцатилетию со Дня Победы, то есть в 1975 году. Получается, год действия романа — 1985-й. Первый роман автора именно о городе Тюмени, а не о тюменском Севере или тюменском юге. Хотя, как и в «Бронзовом доге», Тюмень называется «областной центр» или просто «город». Наверняка у всех героев есть прототипы, но раскрыть их тяжело. Понятно, что первый секретарь обкома Буров — это Богомяков.
Первый роман автора после десятилетнего перерыва и самый обличительный его роман. Как будто он хотел отомстить за все обиды, полученные из-за прошлых публикаций. Достаётся всем: и журналистам, и писателям, и генералам милиции, и профессорам, даже партработникам, которые в предыдущих романах автора изображались как мудрые руководители. Больше, чем в других романах, раскрыта тема социального неравенства. Хорошо показано, как быстро выходцы из народа превращались в новую, советскую аристократию. Жена генерала ненавидит жену сына — «простолюдинку» и не хочет, чтобы дочь тоже вышла замуж за «простолюдина». Главный редактор думает о своих привилегиях: «Ни он, ни жена, ни дочь не заглядывали в магазины, не стояли в бесконечных очередях: им по заказу на дом привозили продукты — любые, на выбор и кое-что по себестоимости... И за тряпками, за вещами они тоже не охотились, не доставали, не просили. Достаточно было пожелать и дать знать о своем желании. Билеты на поезда и самолеты... Путевки в санатории... Дача. Машина. Спецполиклиника, где никогда ни очередей, ни дефицита лекарств. Спецбольница с отдельной палатой, в которой и телевизор, и телефон...». «Японская мебель. Персидские ковры. Заморская видеотехника и радиоаппаратура. Фирменные тряпки с импортными наклейками. Купеческие застолья. Пикники и... Из какого рога изобилия эти блага?..» К концу в романе нагнетается обличительный пафос: Добро побеждает, но Зло не наказано. Одновременно происходит скатывание к стереотипам советской литературы: мудрые рабочие помогают главному герою решить все проблемы — это и в 60-х выглядело сомнительно. Вроде бы смелый роман, но ведь уже начало 90-х, и можно писать всё. Если бы роман вышел хоть на два-три года раньше, то было бы действительно смело. Всё равно любопытно, что автор решился на такое, продолжая жить в Тюмени, рядом с прототипами персонажей.
Главный герой — не Настоящий Мужчина, как в предыдущих романах автора. Хотя тоже выходец из деревни, любитель физического труда, но при этом выпускник филфака, поэт, не бабник, не выпивоха, не умеет драться. Это другой тип — молодой идеалист из романов 19-го века. Один из самых любопытных персонажей — средний провинциальный писатель Олимпий Ужаков. «Олимпий знал: его романы выходят невеликими тиражами, их, как правило, не переиздают, пьесы ставятся лишь немногими провинциальными театрами, а уж за рубежом... Но он так привык к собственной выдумке о широкой известности, что порой и сам в нее верил...» Спектакль областного драмтеатра по пьесе «Чёрствые сухари», где «много барабанных монологов о трудовом героизме сибиряков, о единстве фронта и тыла», — это же явный намёк на спектакль по роману «Так было». Неужто автор вывел себя в таком пародийно-карикатурном виде? Если да, то за подобное самобичевание надо памятник ставить.
Здесь тоже проявляется антиинтеллигентский характер романов автора. Главные герои — неинтеллигентные интеллигенты, плохо образованные работники умственного труда, которые сознают свою плохую образованность. Главный герой бросает умственный труд и возвращается к физическому, и это изображается как возвышение героя. Всё тот же русский национализм в умеренных дозах: «Доброта и сила — две половинки русского характера». Видимо, автор искренне полагал, что американцы, поляки и чуваши — злобные и слабые. Сталин несколько раз упоминается в амбивалентном контексте: герой задаётся вопросом, кто виноват, что возник культ личности Сталина, а потом культ личности Хрущёва и Брежнева. Высоцкий и Стругацкие упоминаются не только как приметы времени, но и как кумиры неправильной, золотой молодёжи.
Сюжет отчасти похож на детектив, журналист выполняет функцию сыщика. Получается, это первый в Тюмени детективный роман. Ранее элементы детектива были и в «Ордалии»/«Одержимых», и в «Красных петухах».
Рецензия вышла только в «Литературной газете», и это последний роман автора, о котором писало центральное издание. Никаких проблем у автора уже не было: все разоблачённые им начальники или тихо-мирно ушли на пенсию, или занялись бизнесом и вряд ли заметили, как их разоблачили. Потом эти же начальники спокойно финансировали издание других книг автора — всё-таки тюменский классик!
*
«Зажги свою звезду» (1964). Роман о комсомольцах Таджикистана.
Отражены впечатления от комсомольской работы автора в Таджикистане, которая более правдиво описана в мемуарной книге «Пред богом и людьми». Время действия примерно такое же, как время написания. Названия вымышленные: название Пахтаабад придумано по образцу Ленинабада и Сталинабада.
В романе «Так было» автор, по сути, повторил основу сюжета, только здесь другое время и место. Тот же производственный роман о героическом выращивании не пшеницы, а хлопка, разбавленный любовными историями. Казалось бы, после войны прошло двадцать лет, но сельское хозяйство всё так же на военном положении: посев как бой, сбор урожая как бой. Здесь главный герой — тоже секретарь райкома комсомола, тоже энтузиаст, который рвётся не на войну, а на целину. Другой герой — тоже идеальный секретарь райкома партии.
Уже здесь проявляется антиинтеллигентский характер романов автора. Подчёркивается превосходство людей физического труда над людьми умственного труда. Очевидно отрицательный персонаж называет себя — впрочем , без всяких оснований — интеллигентом. Русского национализма по понятным причинам здесь нет, среди главных героев есть люди с таджикскими и с русскими именами. Зато есть намёк на антисемитизм: очевидно отрицательных персонажей зовут Мария Иосифовна и Яша. Выпады против нового искусства: «Сейчас кое-кто пытается выдать за искусство рифмованное пустозвонство, дикий хаос звуков или заляпанное разноцветными красками полотно». Это отражение взглядов автора, который в своих романах не позволял никаких формальных экспериментов.
Уже здесь проявляется тема социального неравенства и хищения социалистической собственности. «Карикатура изображала директора совхоза Набиева стоящим на развилке двух дорог. Вместо рук у него полосатые шесты шлагбаума. На дороге слева написано: «Для нужд совхоза», а на дороге справа: «Для личных нужд». Левая была перекрыта. Правый шлагбаум поднят, и по дороге мчались груженые автомобили». Неожиданно звучит актуальная тема женского равноправия: «Теперь мужчина притесняет женщину не камчой и не паранджой, а неравным трудом. Она много работает и домашний воз везет. Он много отдыхает, сидит на этом возу, чаек попивает и приговаривает: «Я против паранджи, я против камчи, я за равноправие». Герои борются за гендерный баланс среди колхозного руководства и против насильственной выдачи замуж несовершеннолетних. Конечно, это объясняется не профеминизмом автора, а тем, что борьба за освобождение женщин была частью советского модернизационного проекта в Средней Азии. Паранджа — не столько символ угнетения женщины, сколько символ феодальных пережитков. Герои более поздних романов, живущие в Сибири, за женское равноправие не борются. Немного оттепельного, очень умеренного обличения сталинизма. Упоминаются репрессии, но кто в них виноват, непонятно. У одного из второстепенных героев в 37-м году посадили дядю, и с тех пор он всего боится. Один из героев, а именно Хрущёв, говорит: «Наш народ терпелив. Он умеет ждать, умеет подчинять свои личные интересы интересам общества и государства. Кое-кто (sic!) злоупотреблял этим чудесным качеством советских людей».
Да, в конце действительно появляется Хрущёв! Приезжает в Таджикистан и произносит мудрые речи в конфуцианском духе: земледелец должен работать на земле, правитель должен заботиться о народе. До такого лизоблюдства шестидесятники не опускались. Когда в романе «Завтрак на траве» автор устами героя говорит о том, что после культа личности Сталина был культ личности Хрущёва, то это, в первую очередь, претензия к себе. У шестидесятников изображена оттепель интеллигенции, а у Лагунова — оттепель пролетариата, как бы он хотел думать, а на самом деле — оттепель партийного начальства. Герои шестидесятников — протестанты, которые хотят прийти к богу/коммунизму без посредников, то есть без церкви/партии. Герои Лагунова сами священники/партработники, для которых слово Ватикана/Кремля — закон.
Роман вышел в московском издательстве, но рецензий не было. Впрочем, тут не очень понятно. Кажется, в первом издании роман назывался «Утро золотой долины», и на это издание были рецензии в «Молодой гвардии» и «Неве». Понятно, что роман больше не издавался. Не только потому, что писатели никогда не любят свои первые книги, но и из-за появления Хрущёва.
Манера повествования: толстовская манера со всезнающим автором. Она будет повторена во всех без исключения прочитанных мною романах. В последних абзацах неожиданно появляется субъективный автор и лично обращается к читателям: «И я верю — от добрых дел людских зажигаются небесные звезды. (...) Зажги и ты свою звезду».
*
«Пред богом и людьми» (1993). Мемуарная книга. Авторский подзаголовок: эссе.
Мемуары о детстве в деревне, о работе в комсомоле в Москве, Литве и Таджикистане, об учёбе в Центральной комсомольской школе и Тюменском пединституте, о теневых сторонах освоения «тюменского плацдарма». Много любопытного об эпохе и авторе, который неожиданно оказывается не одним из тюменских начальников, а чуть ли не диссидентом, если верить его словам. Это меньше всего биография писателя, рассказ о создании книг, творческий отчёт, каким была книга Б. Стругацкого «Комментарий к пройденному». Из собственных произведений автор упоминает немногие: роман «Так было», книгу об истории комсомола, очерк «Нефть и люди», очерк «Двадцать первый» (будущая документальная повесть «И сильно падает снег»), сожжённую книгу о партийности в литературе, романы «Ордалия» и «Бронзовый дог». Рассказ о создании книг можно найти в главе «О себе» в книге «Портреты без ретуши».
С одной стороны, это самая честная, самая разоблачительная, самая интересная книга автора. Тут и сталинские репрессии, и нищая жизнь деревни, и партийные и комсомольские работники — советская аристократия, и цензура. Особенно интересны тюменские главы, которые продолжают тему «Нефть и люди», начатую автором ещё в очерке с таким названием и продолженную в четырёх романах. Автор даёт очень нелестные характеристики тогдашних партийных и геологических начальников. Особенно достаётся Щербине, Богомякову и Эрвье, которых автор обвиняет в гонке за нефтью и в пренебрежении людьми. Муравленко, наоборот, предстаёт как непонятый пророк, предупреждающий об опасности гонки за нефтью, а вот Салманов почему-то вообще не упоминается. Теперь тюменские чиновники и тюменские СМИ ставят Салманова, Щербину, Муравленко, Эрвье в один ряд. Они возведены в ранг местночтимых святых, им посвящают мемориальные доски, памятники, музейные выставки. Книга добавляет новые краски в эту благостную картину прошлого.
С другой стороны, как и роман «Завтрак на траве», книга была написана и опубликована слишком поздно. Каверин написал самую честную книгу, мемуарную книгу «Эпилог», в 70-х годах в стол и опубликовал сразу во время перестройки. Лагунов написал самую честную книгу в начале 90-х и тогда же опубликовал. Опять получилась конъюнктурщина: разоблачил партийных и комсомольских работников тогда, когда стало можно и модно. Одновременно в книге «Портреты без ретуши» (1994) рыдал о том, как Горбачёв и Ельцин развалили великий Советский Союз. Одновременно же в документальной повести «И сильно падает снег» (1994) наконец-то рассказал, что такое было Западносибирское восстание и как создавался этот великий Советский Союз. Полная мешанина была в голове у автора.
Здесь уже русский национализм в полной мере вперемешку с сибирским локальным патриотизмом: «...в предвоенные и военные годы нравственный облик нашего народа, в сравнении с европейцами, был неизмеримо высок и светел. Битый и грабленый, поротый и стреляный, перетертый жерновами сплошной коллективизации, вмятый в землю катком тридцать седьмого, сибиряк, на диво миру, сохранил в себе величие и чистоту духа...» У не самого рядового члена ВЛКСМ и КПСС вдруг проявляется религиозность, даже в названии слово «бог» с большой буквы.
Рецензия вышла только в «Урале». Разоблачения автора в те времена оказались никому не нужны.
*
«И сильно падает снег...» (1994). Документальная повесть о Западносибирском восстании 1921 года.
Это не монография, а именно документальная повесть, то есть, скорее, художественная, чем научная книга. Поэтому автор не придерживается принципа sine ira et studio, а говорит очень пристрастно, не скрывая гнева, возмущения, осуждения, сочувствия. Он продолжает почтенную линию русской литературы, где и «Остров Сахалин», и «Архипелаг Гулаг».
Нет перечисления событий в хронологическом порядке, нет всякой чепухи типа «первая колонна марширует, вторая колонна марширует». Начинается с апологетической характеристики сибирского крестьянина, потом дискуссия о роли эсеров, потом описание грабительской продразвёрстки, начала восстания, подробно о разумном правлении восставших в Тобольске, вкратце о подавлении. Наконец автор смог сказать, что причина восстания — не перегибы в продразвёрстке, а сама продразвёрстка. Что виноваты в восстании не кулаки, эсеры и белогвардейцы, а вожди большевиков — от Ленина и Троцкого до руководителей тюменского обкома. Что восстание было стихийным, а участие эсеров было совершенно естественным, потому что это была партия крестьян. Что восстание было не контрреволюционное и не антисоветское, а антибольшевистское. Очень интересны портреты вождей восстания, которые были вычеркнуты из истории. Впрочем, тюменские большевики, подавившие восстание, тоже вычеркнуты из истории. Ни первые, ни вторые не считались героями ни во времена СССР, ни в последние десятилетия.
Документальная повесть выросла из очерка «Двадцать первый», который должны были опубликовать в «Новом мире» Твардовского, но не опубликовали. Очерк понравился Твардовскому и Ф. Абрамову, а Солженицын еще до высылки просил автора поделиться материалами. Из того же очерка вырос роман «Красные петухи», который противостоит документальной повести как Ложь и Правда. При этом роман в документальной повести вообще не упоминается, из чего можно бы сделать вывод, что автор его стыдился. Но в главе «О себе» в книге «Портреты без ретуши» он подробно пишет о романе и не отрекается от него: «Ни переписывать, ни дописывать, ни переставлять акценты — не собираюсь...»
Документальная повесть была опубликована в Тюмени, не переиздавалась, рецензий на неё не было, хотя, казалось бы, она хорошо вписывалась в поток разоблачений начала 90-х. Видимо, дело в том, что западносибирские повстанцы оказались никому не нужны. Они не были нужны ни ностальгирующим по СССР, потому что сражались против Ленина, ни перестроечным демократам и либералам-пиночетовцам, потому что были революционеры и выступали под лозунгом «За советы без коммунистов». Они не нужны ни нынешней власти, ни нынешней оппозиции. Они не нужны жителям Тюменской области, если не считать кучки краеведов. Столетний юбилей восстания в 2021 году прошёл незаметно.
*
«Ромка, Фомка и Артос» (1977). Повести-сказки для детей.
В романах автора Тюмень появляется либо под вымышленным названием, либо без названия. В романе «Так было» Тюмень упоминается под своим именем, но действие происходит в других местах. Зато в детских повестях про пса Ромку действие происходит прямо в Тюмени, которая называется своим именем. И Самотлор называется своим именем, а не Мёртвым озером, как в романе «Одержимые». Главный герой списан с пса, который жил у автора. Его называли Ромка Рамазан, и так было в первом издании. Какому-то читателю увиделось оскорбление мусульман, и поэтому в последующих изданиях главный герой стал Ромка Ромазан — изменили одну букву.
Автор и здесь верен своей главной теме — освоению «тюменского плацдарма». Конечно, в детской книге нет места изображению теневых сторон этого освоения. В мире сказки царит гармония, здесь мирно сосуществуют техника и природа, таёжные звери и люди-буровики. Главным героям помогают Ворон и Лис, Самосвал и Вертолёт. Главный злодей — непонятное чудовище, которое мечтает завоевать тайгу. Его волшебный остров — вариация фольклорной Страны Дураков, где еда растёт на деревьях. В финале хозяин главного героя обещает построить на этом острове буровую, тем самым победив чудовище. То есть природу от непонятного чудовища спасает человек с помощью техники.
У детских книг плохо с рецензиями, поэтому рецензия вышла только в «Урале». Как вспоминают и автор, и его друзья, главному герою приходили мешки писем со всей страны. Вполне правдоподобно выглядит сцена в романе «Больно берег крут», где главный герой говорит сыну: «Погоди, ты же читал книжку про Ромку Рамазана...» Популярность детских произведений автора подтверждается ещё и тем, что они в отличие от взрослых романов были отсканированы пиратами.
Манера повествования: всё та же толстовская манера со всезнающим автором. Но стиль другой: именно в произведениях для детей автор позволил себе формальные эксперименты. Ритмическая проза, часто рифмы (как «плетение словес» в древнерусской литературе), иногда стихотворные фрагменты (как в менипее). Короткие рубленые предложения: «Жил-был пёс. Чёрный бархатный нос»; «Огромный дремучий лес. В котором до самых небес. Сосны растут и кедры-великаны. Ели — в колючих и мрачных кафтанах».
*
Лагунов во времена СССР был большим человеком в местном писательском сообществе. Он создал тюменское отделение Союза писателей РСФСР и возглавлял его двадцать лет, потом создал отделение журналистики на филфаке и тоже его возглавлял. В советской литературе он не был фигурой первого ряда, но и чисто провинциальной фигурой тоже не был. Из толстых журналов художественные произведения публиковались только в «Урале», зато публицистика — также в «Новом мире», «Октябре», «Нашем современнике», «Сибирских огнях», в «Правде», «Советской культуре», «Литературной газете», «Литературной России», «Известиях». Книжные издания выходили не только в «Средне-Уральском книжном издательстве», но и в «Молодой гвардии», «Современнике», «Советской России», «Советском писателе». Рецензии до 90-х годов выходили в нетюменских, центральных и провинциальных, изданиях — в «Литгазете», в толстых журналах. Любопытно, что не было рецензий ни в либеральном «Новом мире», ни в черносотенном «Нашем современнике».
После 1991 года он, как и многие советские писатели, оказался никому не нужен, публиковался и рецензировался только в Тюмени. В Москве не публиковали даже его детские книжки про Ромку, Фомку и Артоса, хотя они имели популярность, ведь только его детские книжки были отсканированы пиратами. Другие, взрослые книги были отсканированы уже для официального сайта «Электронная библиотека тюменского писателя». (Для сравнения — у Крапивина пираты отсканировали всё, что можно, уже к началу 2000-х годов.)
К книгам о Тюмени у меня по понятным причинам особое отношение. Именно поэтому, хотя и не только поэтому, мне нравятся книги таких разных авторов, как Лухманова, Крапивин, Строгальщиков, Немиров. Даже просто видеть случайное упоминание Тюмени у Жюля Верна, А. Толстого, Стругацких — это уже радость. Поэтому странно, что Лагунова, главного тюменского писателя, я до последних пор не читал. Недавно прочитал роман «Одержимые», образец жанра об учёных в советской литературе, и захотел прочитать ещё что-нибудь.
Первые мысли, которые возникли уже при чтении романа «Одержимые»: Лагунов — средний советский писатель. Один из персонажей романа «Бронзовый дог» говорит: «Потому теперь — ни пророков, ни мудрецов. Ни Достоевского, ни Толстого. Сплошь середняки». Эти слова можно отнести, в первую очередь, к автору. Вообще-то современниками автора были писатели, которые стоят рядом с Толстым и Достоевским, но автор предпочитал их не замечать. Лагунов — дважды эпигон. По манере повествования, по самому устройству романов он эпигон русской классики, тех же Толстого и Достоевского. По стилю — эпигон советской прозы 20-х годов, Шолохова, Вс. Иванова и др.
По мере чтения мнение немного менялось, и в конце осталось двойственное впечатление. С одной стороны, действительно средний писатель и эпигон. С другой стороны, он затрагивал те темы, которые не затрагивали писатели-современники, ни левые, ни правые.
Первая и самая главная тема — освоение тюменского Севера, «тюменского плацдарма». Больше никто из заметных писателей не писал о геологах и нефтяниках. Конечно, он всегда подавал эту тему в форме производственного жанра, полного стереотипов. Лучший роман на эту тему — «Ордалия», где автор достиг уровня выше среднего. Остальные романы — «Одержимые», «Больно берег крут», «Бронзовый дог», — по сути, повторяют «Ордалию».
Вторая тема — Западносибирское восстание. В романе «Красные петухи» он с темой совсем не справился, зато отчасти реабилитировался в документальной повести «И сильно падает снег».
Идеологию Лагунова трудно определить и уложить в рамки какого-то «изма». Его оценки коммунизма, революции, СССР, Ленина, Сталина, оттепели, религии и атеизма крайне противоречивы. Не говоря о том, что большую часть жизни он вынужден был врать и лицемерить. Очевидные черты его идеологии можно назвать.
Во-первых, мачизм и сексизм, что роднит его с шестидесятниками типа Стругацких и Аксёнова. Главные герои его романов всегда Настоящие Мужчины. К ним ко всем можно отнести слова из романа «Больно берег крут»: «чуточку грубоватые, прямолинейные, сильные и выносливые люди».
Во-вторых, антиинтеллигентность, что отличает его от шестидесятников, у которых главный герой всегда интеллигент. Герои Лагунова — всегда начальники. О какой бы сфере жизни он не писал, он всегда изображал её с точки зрения начальников — партийных, комсомольских, колхозных, геологических, нефтяных, строительных, журналистских. Новая, советская аристократия — выходцы из народа, которые, становясь начальниками, обзаведясь дачами, автомобилями, домработницами, разными привилегиями, быстро забывали о своём происхождении и презирали народ. Сам автор был комсомольским, писательским, университетским начальником, представителем этой новой аристократии, потому так хорошо её изобразил. Невозможно представить, чтобы Стругацкие, Аксёнов, Битов всерьёз писали о переживаниях секретаря райкома или обкома. Хотя секретари тоже были человеки, тоже чего-то переживали.
В-третьих, русский национализм, который в умеренной форме проявлялся в романах, а в крайнем форме — в мемуарной книге «Пред богом и людьми». Это сказывается даже в выборе имён. У главных героев всегда настоящие русские имена: Василий Рыбаков, Пантелей Русаков, Глеб Лавров, Онуфрий Карасулин, Гурий Бакутин, Максим Бурлак, Илья Мещерский. Неоднозначный герой «Ордалии»/«Одержимых», который оказывается злодеем, носит имя в первом романе Юлий, а во втором Герман, и этими нерусскими именами подчёркивается его злодейская сущность. Только второстепенные персонажи носят украинские, азербайджанские, татарские имена.
В-четвёртых, сибирский локальный патриотизм. Действие почти всех романов происходит в Сибири, а именно в Тюменской области. Во всех этих романах прославляются сибирская природа и сибиряки. Впрочем, к самому городу Тюмени у Лагунова отношение неоднозначное. В романах создаётся не очень привлекательный образ: грязь, пыль, деревянные развалюхи, неблагоустроенность, ничего ценного. Нынешняя Тюмень, с набережной и новыми зданиями, Лагунову бы наверняка понравилась. Странно, что Лагунов почти всегда писал о Тюмени под вымышленными названиями: Энск, Туровск, Северск. Крапивин тоже писал о Тюмени под вымышленными названиями, но он создавал фэнтезийную, параллельную реальность с фэнтезийной и паралельной Тюменью.
Манера повествования во всех без исключения прочитанных романах: в третьем лице с точки зрения всезнающего автора, находящегося вне повествования. Эта толстовская манера утвердилась в советской литературе начиная с 30-х годов, со сталинского поворота к классике, продержалась до конца советской литературы и существует по сей день.
Стиль Лагунова совсем не толстовский. Это стиль советской прозы 20-х годов, стиль Шолохова, Вс. Иванова и др. Такой стиль появляется в романе «Так было» и достигает апогея в романе «Красные петухи». Бесконечные метафоры, сравнения, эпитеты, причастия и деепричастия, как будто автор пытается доказать, как хорошо он владеет всеми богатствами русского языка. В соседних предложениях слова не повторяются, обязательно используются синонимы. Боязнь повторений приводит к гиперонимам «женщина» и «мужчина», как в современных СМИ. Про героев никогда не говорится «он сказал», «он пошёл». «Скомандовал Мельник, пожимая мягкую широкую ладонь Матвеича»; «встревожился тот»; «скороговоркой пояснил Русаков»; «изумился Матвеич».
Можно сравнить первые предложения пролога «Ордалии» и первые предложения второй главы «Тихого Дона». «Густая и клейкая предрассветная тишина обволокла деревья, затопила таежные прогалины и буераки, подмяла ночные звуки и запахи. Тайга затаилась, как рысь перед прыжком на зазевавшуюся жертву. Сверху, через окна, прорубленные в чаще бесчисленными озерами и болотами, робко сочился рассвет». «Редкие в пепельном рассветном небе зыбились звезды. Из-под туч тянул ветер. Над Доном на дыбах ходил туман и, пластаясь по откосу меловой горы, сползал в яры серой безголовой гадюкой. (...) За чертой, не всходя, томилось солнце».
Есть у Лагунова любимые слова: поперешный (о характере, от «поперёк»), останний («последний», такое же слово есть в украинском и польском), казаковать («А я своё отказаковал»). Есть любимый образ: свежий снег пахнет арбузом.
Структура всех романов одинаковая. Главы, обозначенные только числами (глава первая, глава вторая...), делятся на подглавки, обозначенные числами (1, 2...). Иногда появляется элемент более высокого порядка — часть или книга, тоже обозначенные только числами. Структура документальных книг «Пред богом и людьми» и «И сильно падает снег» другая — это набор глав-очерков, каждый из которых имеет название. В четырёх романах 90-х годов начиная с «Отрицания отрицания» структура меняется: теперь у каждой главы есть не только обозначение числами, но и название.
Лагунов не родился в Тюмени, но прожил здесь большую часть жизни. Крапивин, наоборот, родился в Тюмени, но большую часть жизни прожил в другом городе. Так что Лагунов остаётся главным тюменским писателем. (Хотя позднее появился ещё Строгальщиков, который тоже не родился в Тюмени, но прожил здесь большую часть жизни.)
В следующем году будет столетний юбилей Лагунова, а я заранее отметил.
К. Лагунов. Собрание сочинений в 3 томах. Том 1. Ордалия. — Тюмень, 1999.
К. Лагунов. Собрание сочинений в 3 томах. Том 2. Красные петухи. — Тюмень, 1999.
К. Лагунов. Больно берег крут. — М., 1994.
К. Лагунов. Собрание сочинений в 3 томах. Том 3. Бронзовый дог. — Тюмень, 1999.
К. Лагунов. Завтрак на траве. — Тюмень, 1992.
К. Лагунов. Зажги свою звезду. — М., 1964.
К. Лагунов. Пред богом и людьми. — Тюмень, 1993.
К. Лагунов. И сильно падает снег... — Тюмень, 1994.
К. Лагунов. Ромка, Фомка и Артос. — Свердловск, 1990.
Прочитал несколько книг Константина Лагунова, главного тюменского писателя.
*
«Так было» (1966). Роман о сибирской деревне в годы войны.
Название райцентра Малышенка — вымышленное, имеется в виду Голыш-маново, которое тогда называлось Катышка. Под настоящими названиями упоминаются Ишим, Тюмень, Омск. Главные герои — районные партийные, комсомольские, колхозные начальники, которые героически выращивают пшеницу для армии. Секретарь райкома партии Рыбаков списан с реального человека с такой же фамилией. Автор всю жизнь находился под впечатлением от знакомства с этим партработником и вспоминал его и раньше, в очерке «Нефть и люди», и позже, в мемуарной книге «Пред богом и людьми». Секретарь райкома комсомола списан с самого автора, который во время войны жил в Катышке и не попал в армию из-за плохого зрения.
Роман тоже весь построен на клише и стереотипах. Это сказывается и в сюжете: производственный роман о героическом выращивании пшеницы разбавляется любовными историями. Любовные истории всех типов: и первая любовь молодого энтузиаста, и любовные треугольники, и коварное соблазнение невинной девушки. Это сказывается и в образах персонажей. Если секретарь райкома, то это почти, хотя и не полностью — см. ниже, — идеальный герой. Если секретарь райкома комсомола, то это энтузиаст, который рвётся в армию, как и все молодые люди в романе. (Повторяется эпизод из романа «Зажги свою звезду», где секретарь райкома комсомола рвался на целину.) Если председатель колхоза, то это крепкий старик, герой гражданской войны, которого пытали колчаковцы. Если «председательша» колхоза, то это крепкая баба, но красавица. Если ленинградка, то это интеллигентная девушка, которая наизусть читает и стихи, и прозу, но, преодолевая себя, работает со всеми в поле. (Хотя если бы она оказалась неженка и белоручка, то это был бы другой стереотип.) Если сторож, то это комический дед, которого прямо сравнивают с дедом Щукарём. Если матрос, то это весельчак, рубаха-парень. Если находится вор среди членов партии, то это, конечно, главный по торговле, и его наказывают. Есть даже стереотипный кулак, доживший до 45-го года!
Через эти клише и стереотипы кое-где пробивается правда о жизни деревни. Автор показывает нищету и неустройство, которые трудно объяснить только войной. «Деревни тонули в грязи. Были такие улицы, что по ним и верхом-то с трудом проберешься». При описании одной зажиточной деревни говорится, что здесь «соломенной или дерновой крыши не увидишь», то есть для других деревень соломенные и дерновые крыши — норма. Среди эпизодических персонажей есть бывшие фронтовики, которые пьянствуют и спекулируют, есть председатели колхозов, которые пропивают сено и зерно.
Роман трудно назвать оттепельным, но влияние оттепели есть. Умеренное обличение сталинизма, когда все под подозрением. Отрицательный герой на всякий случай избавляется от жены-немки, секретарь райкома на всякий случай снимает жену дезертира с должности комсорга. Сталин упоминается более десяти раз, но автор так и не разобрался в своём отношении к нему. Ссылается на высказывания Сталина исключительно отрицательный герой. Когда он в очередной раз хочет сослаться на Сталина, его обрывают: «А вы знаете, что они выработаны Центральным Комитетом партии и, безусловно, одобрены...» — «Бросьте вы». Когда Сталин упоминается в положительном контексте, то он называется по должности и без имени — Верховный Главнокомандующий. Однажды он упоминается в амбивалентном контексте, когда требует у секретаря райкома поставить огромное количество пшеницы. Тогда он называется по другой должности и по имени — Председатель Государственного Комитета Обороны товарищ Сталин. Немного упоминаются репрессии, но кто в них виноват, непонятно, даже не Ежов. Одна героиня вспоминает, как в 38-м году собирались посадить её коллегу: «кому-то (sic!) понадобилось посадить директора МТС». Отрицательный герой вспоминает, как в 37-м году посадили его брата, и герой дал нужные показания. В финале выдвигаются ложные обвинения против председателя колхоза и против самого секретаря райкома, но всё заканчивается хорошо.
Влияние оттепели и в «очеловечивании» образов партийных начальников, в придании им некоторых недостатков. Секретарь райкома «очеловечивается» самым простым способом — он изменяет жене и, бедняга, мучается. Любовница умирает во время родов, а жена вынуждена воспитывать чужого ребёнка, но мучается больше всех секретарь райкома. Секретарь райкома комсомола не может пойти в армию из-за плохого зрения и чувствует себя человеком второго сорта.
В отличие от шестидесятников автор даёт женщинам главные роли в сюжете. Несколько заметных героинь, отрицательных совсем нет, все положительные и все несчастные: «И прежде всего им — русским женщинам — обязаны мы своими победами!» Женщины на руководящих должностях, как в «Туманности Андромеды»: помощница секретаря райкома, комсорг, третий секретарь райкома, председатель колхоза, парторг. Конечно, это объясняется не каким-то профеминизмом автора, а временем действия — война, и все мужчины в армии. В других романах автора женщины всегда на вторых ролях.
Герои постоянно заявляют, что они коммунисты, но что такое коммунизм, совершенно непонятно. Газетные пустые словеса: «Партийный билет — не аттестат зрелости коммуниста. Партбилет — это публичное обязательство человека перед партией и народом. Обязательство быть коммунистом. По духу, по делам, по жизни». Рядом с этим — русский национализм, в умеренных дозах разрешённый как раз со времён войны: «Русские люди сильны артелью. Когда они вместе, им все нипочем: любую гору с места сдвинут, любую реку вспять повернут»; «Дивный характер у русского человека. Не зря его называют трудягой». Есть ещё сибирский локальный патриотизм. Все герои — не просто русские, а сибиряки: «Сибиряки. Родные, русские люди. Какое счастье, что я их сын».
Рецензии на роман вышли только в провинциальных изданиях — «Сибирских огнях», «Урале», «Красном севере», а центральные издания его не заметили. Как вспоминают тюменские друзья автора, в Тюмени роман «прогремел» — потому что греметь было больше нечему. Возможно, если бы жизнь деревни была показана глазами простых колхозников, то автора бы включили в ряд писателей-деревенщиков. Тогда судьба и автора, и романа сложилась бы иначе.
*
«Ордалия» (1970). Роман об открытии сибирской нефти.
Время действия — примерно те же годы, когда открытие сибирской, тюменской нефти произошло в реальности, то есть в начале оттепели. Все названия вымышленные: Тюмень выведена как Энск, Тобольск как Тоборск, Сургут как Сарья. Главный герой, он же главный отрицательный герой, — начальник геологической экспедиции, который находит нефть. Прототип главного героя — Эрвье: героя называют папа Юлий, а Эрвье называли папа Юра. Понятно, что это образ собирательный: кажется, эпизод со строительством стадиона взят из биографии Салманова.
Роман начинается с пролога — брачного поединка двух лосей, который завершается гибелью обоих противников. Не очень образованный герой и не очень образованный автор почему-то называют этот поединок красивым словом «ордалия». Точно так же в романе сражаются два героя, и это тоже ордалия. В книге «Портреты без ретуши» автор объясняет, что такое ордалия: «Сажали судящихся в глубокую яму. Одному, завязав глаза, вручали пистолет, другому — колокольчик. Один ходил звонил, второй стрелял на звон». Это объяснение больше напоминает развлечение белогвардейцев в фильме «Гори, гори, моя звезда» и не имеет никакого отношения к практике, существовавшей в раннем средневековье, когда и пистолетов никаких не было. Несмотря на неправильное понимание термина, для романа он подходит, а самоубийственный поединок лосей становится мощным символом.
Сначала кажется, что роман построен на стереотипах производственного жанра. Противостояние хорошего начальника и плохого начальника, мудрость старого рабочего, энтузиазм молодого специалиста и т. д. Но правда жизни проявляется в романе с самого начала. Автор говорит и о тяжёлых условиях работы на Севере, и о бытовой неустроенности, и о гонке за нефтью, которая становится важнее людей. Об этом автор писал еще в 1966 году в очерке «Нефть и люди», который был опубликован в «Новом мире» Твардовского и вызвал недовольство Щербины. В романе повторяется название очерка: «Нефть или люди — почему так? Нефть и люди — вот как надо». Финальные главы совсем далеки от стереотипов, они переводят роман на другой уровень. Тут понимаешь, что недаром автор называл Достоевского любимым писателем. Вспоминается не только «Преступление и наказание», но даже «Макбет» и призрак Банко. Уже начинается мода на экологию, и в романе, пусть мельком, обсуждаются последствия нефтедобычи. «Две с половиной тысячи тонн нефти куда выплеснуть?» — «Озерко рядом. Валяй в него. Потом сожжем. Чего скислился?» — «Хреновые хозяева. Нефть задарма жжем да еще озера губим». — «На наш век того и другого хватит, а...» — «После нас хоть потоп?»
Если в «Так было» можно увидеть влияние оттепели и умеренное обличение сталинизма, то здесь отрицание оттепели и реабилитация сталинизма, хотя имя Сталина не упоминается. «Ты вспоминаешь о прошлом с осуждением, а я — наоборот. Я жалею, что оно прошло. Это был дивный душевный подъем. (...) Вдохновенье, душевный подъем, азарт — не поддаются, не нуждаются в измерении. Эти качества помогли нам топором и лопатой возвести Днепрогэс и Магнитку, задушить Гитлера...» В финале выясняется, что и открытие сибирской нефти произошло в 30-е годы, а главный герой присвоил чужие достижения. Один и тот же положительный герой, противоречя себе, говорит и о неустроенности быта, и о загубленной природе, и о величии прошлой эпохи. У того же героя проявляется и русский национализм в умеренных дозах: «Русская душа ой как широка. Ей такой простор, такой размах нужен». У писателя-шестидесятника главный герой с его диктаторским замашками был бы изображён как реликт прошлой эпохи, а положительный герой, читающий гуманистические проповеди, не занимался бы реабилитацией сталинизма. Но автора трудно причислить к шестидесятникам, и у него полная мешанина в голове.
Рецензии на роман вышли в центральных изданиях — «Комсомольской правде», «В мире книг», «Литературной учёбе». Согласно мемуарной книге «Пред богом и людьми», он вызвал недовольство уже не Щербины, а Эрвье, который узнал себя в герое. Роман не переиздавали, экранизацию на «Мосфильме» отменили, а Щербина предложил автору написать другой роман. «Одержимые» (1974) — то ли другой вариант, то ли другой роман. Названия всё так же вымышленны: Тюмень уже не Энск, а Туровск. Та же тема, те же герои, в главном герое всё так же угадывается Эрвье: его не называют папой, но имя Герман намекает на немецкое происхождение Эрвье. Во втором романе есть и более существенные отличия. Пролог с поединком двух лосей исчез: мощный символ превратился в живописную картинку таёжной природы. Образ героя смягчён: в первом романе он не просто авантюрист и карьерист, но и дважды убийца, настоящий злодей в романтическом духе, во втором он случайный убийца, а второе убийство не совершает. Во втором романе введена новая сюжетная линия с ещё одним начальником геологической экспедиции, который противопоставлен главному герою. Он, наоборот, больше думает о людях и строит в тайге утопический город, где правильная организация труда и устроенный быт, поэтому нет пьянства и преступлений. Во втором романе появляются мудрые партработники, которые тоже противопоставлены главному герою, особенно мудр секретарь обкома — явный намёк на Щербину. Если в первом романе нефть находят в первой же главе, и нет никаких интриг вокруг открытия, то во втором романе нефть находят в середине первой части из трёх. До этого происходят споры о нефти в Сибири, среди героев есть несколько учёных, и второй роман — почти образцовый представитель жанра об учёных в советской литературе, отчасти напоминающий «Территорию» Куваева. Рецензии на второй роман вышли в «Литгазете», «Октябре», «Знамени», «Коммунисте», его переиздавали и экранизировали на «Беларусьфильме».
«Ордалия» и «Одержимые» — любопытная романная двойчатка, дающая возможности, о которых мечтают многие читатели. Читая роман, часто хочется узнать, что было с героями до начала сюжета и после окончания сюжета. Да, это желание наивных читателей, особенно детей, ведь взрослые и образованные читатели должны знать, что до начала сюжета ничего не было, ни героев, ни места действия. Как писала Л. Гинзбург, если художник нарисовал профиль героя, то мы не можем требовать, чтобы герой повернулся анфас. Тем не менее, такое желание есть даже у взрослых читателей. И вот из второго романа мы можем узнать, что было с героями раньше. Что было позже, узнать не можем, зато можем увидеть альтернативное развитие сюжета, другой финал. Этот двойной финал — герой погибает, герой не погибает, выбирайте, — заставляет вспомнить то, что потом назовут модными словами «постмодернизм», «гипертекст» и т. д. Разумеется, автор, пугавшийся формальных экспериментов, ни о чём таком не думал.
*
«Красные петухи» (1975/1978). Роман о Западносибирском восстании 1921 года.
Названия вымышленные: Тюмень выведена как Северск, Ялуторовск как Яровск, Ишим как Ирим, Тобольск опять как Тоборск. Названия Криводаново, Каменка, Патрушево, как отмечает филолог Н. Горбачёва, «взяты с подлинной карты южной Тюмени... однако их местоположение изменено». Прототип села Челноково Яровского уезда определить трудно, а исследователи об этом не пишут. Многие герои имеют прототипов, которых легко вычислить, прочитав документальную повесть «И сильно падает снег...»: председатель губчека Чижиков — Студитов, губпродкомиссар Пикин — Инденбаум, первый секретарь губкома Аггеевский — Аггеев, председатель губисполкома Новодворов — Новоселов, начальник главного штаба восстания Сбатош — Сватош.
Теоретически возможны два подхода к такой сложной теме. Первый — вариант «Поднятой целины», с изображением идеальных большевиков, которые наводят порядок в деревне. Второй — вариант «Тихого Дона», с изображением неоднозначных событий и неоднозначных персонажей. Это теоретически, а практически вариант «Тихого Дона» в то время был попросту невозможен. Судя по документальной повести «И сильно падает снег...», автор уже тогда знал правду о восстании, но он сознательно пошёл на умалчивание и враньё. Правды о гражданской войне в романе меньше, чем в «Хождении по мукам» А. Толстого, «Братьях» Федина и «Докторе Живаго» Пастернака, не говоря уж о «Тихом Доне». Причиной восстания называются перегибы продразвёрстки, а организаторами восстания — эсеры и белогвардейцы, которые имеют своих шпионов во всех советских и партийных органах. «План поджигателей предельно прост. Наводнить город полчищами разъяренных семенной разверсткой кулаков. По сигналу захватить арсенал, вокзал, телеграф, разгромить советские учреждения. Выйти на связь с Парижским эсеровским центром. Втянуть в сибирский мятеж мировую контрреволюцию, заполучить сюда новую Антанту и кинуться на Москву...»
Опять стереотипные персонажи: смелый начальник губчека, хитрый шпион-эсер, жадные кулаки и купцы, жестокие белогвардейцы. Из главных героев выделяется поп, который сначала пытается соблюдать нейтральность и выступает за мир, а потом всё-таки переходит к красным. (Линия попа — это сюжетный инвариант «Касабланка».) Разнородные части, из которых составлен этот герой, не стыкуются между собой. С одной стороны, подчёркивается, что это необычный поп: крестьянин, который случайно стал попом, любитель физического труда и светских книг. С другой стороны, он разговаривает, как стереотипный поп: «Чего жмешься, яко заяц под тенью орла?»; «Настоящие злодеи зело коварны и вероломны»; «Кощунственны и непотребны слова твои!»
Герои, как везде у автора, постоянно заявляют, что они коммунисты, но что такое коммунизм, трудно понять. Кажется, коммунизм — это когда все крестьяне, все пашут землю и живут в гармонии с природой. Скорее, это похоже на крестьянскую утопию Толстого, антипрогрессивную и антипросветительскую по характеру, то есть противоложную коммунизму. Рядом с этим — опять русский национализм в умеренных дозах: «Типично русская натура — все с маху, все до дна...»; «Красиво умирают русские мужики. Приемлют смерть как должное, не вымаливают у Бога чуда, не хватаются судорожно за рясу, не проклинают, не плачут. Умирают, как и живут, — естественно и просто». В образе попа уже заметно распространение моды на религию, на русско-националистическое православие, которая проявится во время перестройки и позднее. И сам автор назовёт свою мемуарную книгу «Пред богом и людьми».
В романе сильны авантюрно-приключенческие, шпионско-детективные элементы. Одна из основ сюжета — противостояние разведчиков и контрразведчиков с обеих сторон. Один главный герой — эсер, который проник в губпродкомиссариат. Сначала он с помощью продразвёрстки провоцирует крестьян на восстание, а потом сам становится одним из лидеров восстания. Другой главный герой — крестьянин-большевик, который переходит на сторону восставших, но не искренне, а имея хитрый план подавить восстание изнутри. Это не запутавшийся Григорий Мелехов, а супершпион наподобие Владимирова-Исаева из романов Ю. Семёнова. Если бы роман подавался как чисто приключенческий, шпионско-детективный, то и претензий не было бы. Он бы прекрасно встроился в ряд приключенческих произведений о гражданской войне — от «Красных дьяволят» Бляхина и «Зелёного фургона» Козачинского до ранних повестей Юзефовича. Но как серьёзный исторический роман о великой трагедии — это полный провал.
Роман вырос из очерка «Двадцать первый», который должны были опубликовать в «Новом мире» Твардовского, но не опубликовали. Из того же очерка выросла документальная повесть «И сильно падает снег...» Рецензии на роман вышли в «Литературной России», «Книжном обозрении», «Москве», «Урале», «Сибирских огнях». Роман не упоминается ни в документальной повести «И сильно падает снег...», ни в мемуарной книге «Пред богом и людьми», из чего можно бы сделать вывод, что автор его стыдился. Но в главе «О себе» в книге «Портреты без ретуши» он подробно пишет о романе и не отрекается от него: «Ни переписывать, ни дописывать, ни переставлять акценты — не собираюсь...»
*
«Больно берег крут» (1978/1979). Роман о сибирских нефтяниках.
Год действия точно указан — 1965-й. Названия вымышленные — такие же, как в романе «Одержимые»: Тюмень — Туровск, Тобольск — Тоборск, Сургут — Сарья. Турмаган — это, вероятно, Нефтеюганск. Особняк начальника посреди вагончиков перешёл из очерка «Нефть и люди», где речь идёт именно о Нефтеюганске. Прототип главного героя и других героев вычислить трудно. Первый секретарь обкома Боков списан с Богомякова, хотя в реальности в 1965 году должность занимал Щербина. Художник по имени Остап заставляет вспомнить художника Остапа Шруба, тюменского представителя «сурового стиля», но вряд ли это он. Эпизод с детьми в аэропорту взят из биографии автора, он описан в очерке «Убили зелёного крокодила».
По сути, это продолжение и даже повторение «Ордалии»/«Одержимых». Похожий главный герой, похожие проблемы, восходящие ещё к очерку «Нефть и люди». Добавляется тема социального неравенства: начальник из-за жены строит особняк, а рабочие живут в вагончиках. Одна из сюжетных линий роднит роман с жанром об учёных, со всеми его элементами: главный герой, начальник нефтедобычи — Саня Григорьев, начальник нефтяного главка — Николай Антоныч, в воспоминаниях появляется капитан Татаринов, любовница — Катя, великое открытие — метод сохранения попутного газа. Как в «Одержимых», жанр об учёных переплетается с производственным жанром.
Опять русский национализм в умеренных дозах: «В наш век слияния наций трудно встретить типично русское лицо, в котором с совершенной очевидностью проступали бы исконные черты национального характера: доброта и сила». Все романы автора носят антиинтеллигентский характер: интеллигенты в них либо отрицательные персонажи, либо женщины, потому что Настоящий Мужчина не может быть интеллигентом. Здесь это проявлено сильнее всего: среди героев два интеллигента — художник и журналист, и это слабые морально и физически люди, которые по всем пунктам хуже рабочих. Поварившись среди рабочих, среди Настоящих Мужчин, один из них меняется в лучшую сторону, а второй так и остаётся слабаком.
Автор впервые прямо упоминает свои книги или намекает на них. Один герой предлагает назвать городскую газету «Одержимые». Главный герой говорит сыну: «Погоди, ты же читал книжку про Ромку Рамазана...». Герои Лагунова знают о книгах Лагунова, и возникает «скрытая магия», о которой писал Борхес. Начало первой главы напоминает начало первой главы «Улитки на склоне» Стругацких. Главный герой сидит/стоит над обрывом и любуется дикой природой. К нему подходит другой герой и предупреждает, что опасно находиться над обрывом. Сходство такое удивительное, что в случайное совпадение не верится.
На этот роман вышло больше всего рецензий: в «Литгазете» (три), «Октябре», «Литературной России», «Сибирских огнях» (две), «Литературном обозрении», «Знамени», «Урале» (две), «Неве», «Вопросах литературы» (две). В главе «О себе» в книге «Портреты без ретуши» автор пишет, что в первом книжном издании вырезали последнюю главу и потом так переиздавали. Без последней главы — без трагического финала — получается совсем другой роман.
*
«Бронзовый дог» (1982/1991). Роман о сибирских строителях газопровода.
Год действия не указан, но его можно вычислить. Один герой, бывший заключённый, говорит, что отсидел восемнадцать лет, а на нынешней работе с 1956 года, а другой думает: «Восемнадцать плюс двадцать четыре – сорок два. Сколько же ему...» Получается, что год действия — 1980-й. Названия вымышленные: Надым выведен как Гудым и т. д. Для Тюмени автор не стал использовать уже известное вымышленное название Туровск и не стал придумывать другое. Она называется просто «областной центр»: «известный сибирский город с коротким и непонятным названием татарского происхождения».
По сути, это тоже продолжение и даже повторение «Ордалии»/«Одержимых». Похожий главный герой, похожие проблемы, восходящие ещё к очерку «Нефть и люди». Ещё больше раскрыта тема социального неравенства: у начальства квартиры, шубы, драгоценности, дефицитные продукты. Прямо говорится о тёмных сторонах освоения Севера — приписки, взятки, бичи. Главный герой похож и непохож на главных героев других романов. С одной стороны, Настоящий Мужчина со всеми особенностями. С другой стороны, любит театр, играет на музыкальных инструментах, а самое поразительное — не курит. Ещё больше проявляется антиинтеллигентский характер романов автора. Один из героев, писатель — лизоблюд, слабак, трус, алкаш, развратник: «не страшись он закона, наверняка сократил бы лет до четырнадцати возрастной рубеж своих возлюбленных». Одна из второстепенных сюжетных линий, о сварщике-изобретателе, заставляет вспомнить романы «Не хлебом единым» Дудинцева и «Искатели» Гранина, но это очень слабая связь с жанром об учёных.
Рецензии вышли в «Литературной России» (две), «Урале», «Дружбе народов». Согласно мемуарной книге «Пред богом и людьми», роман вызвал недовольство Богомякова и Щербины, поэтому между журнальным и книжным изданием прошло десять лет. Первое книжное издание вышло под другим названием — «Начнём сначала». И за эти десять лет автор не написал ни одного романа, только публицистические и детские книги, но всё на ту же тему.
Романы «Ордалия»/«Одержимые», «Больно берег крут» и «Бронзовый дог» составляют своеобразную трилогию/тетралогию. Сначала роман о геологах, которые находят нефть на Севере, потом роман о нефтяниках, которые добывают нефть на Севере, потом роман о строителях, которые строят газопровод ещё дальше на Севере. Последовательное изображение освоения тюменского фронтира — «тюменского плацдарма», если вспомнить название картины художника Остапа Шруба.
*
«Завтрак на траве» (1992). Роман о провинциальных журналистах.
В главе «О себе» в книге «Портреты без ретуши» автор пишет, что это «роман о предперестроечном времени». По тексту понятно, что уже начало перестройки: упоминается «почивший» Черненко, профессор на лекции говорит о культе личности Сталина. Один герой вспоминает, что нечто случилось десять лет назад, когда поставили спектакль к тридцатилетию со Дня Победы, то есть в 1975 году. Получается, год действия романа — 1985-й. Первый роман автора именно о городе Тюмени, а не о тюменском Севере или тюменском юге. Хотя, как и в «Бронзовом доге», Тюмень называется «областной центр» или просто «город». Наверняка у всех героев есть прототипы, но раскрыть их тяжело. Понятно, что первый секретарь обкома Буров — это Богомяков.
Первый роман автора после десятилетнего перерыва и самый обличительный его роман. Как будто он хотел отомстить за все обиды, полученные из-за прошлых публикаций. Достаётся всем: и журналистам, и писателям, и генералам милиции, и профессорам, даже партработникам, которые в предыдущих романах автора изображались как мудрые руководители. Больше, чем в других романах, раскрыта тема социального неравенства. Хорошо показано, как быстро выходцы из народа превращались в новую, советскую аристократию. Жена генерала ненавидит жену сына — «простолюдинку» и не хочет, чтобы дочь тоже вышла замуж за «простолюдина». Главный редактор думает о своих привилегиях: «Ни он, ни жена, ни дочь не заглядывали в магазины, не стояли в бесконечных очередях: им по заказу на дом привозили продукты — любые, на выбор и кое-что по себестоимости... И за тряпками, за вещами они тоже не охотились, не доставали, не просили. Достаточно было пожелать и дать знать о своем желании. Билеты на поезда и самолеты... Путевки в санатории... Дача. Машина. Спецполиклиника, где никогда ни очередей, ни дефицита лекарств. Спецбольница с отдельной палатой, в которой и телевизор, и телефон...». «Японская мебель. Персидские ковры. Заморская видеотехника и радиоаппаратура. Фирменные тряпки с импортными наклейками. Купеческие застолья. Пикники и... Из какого рога изобилия эти блага?..» К концу в романе нагнетается обличительный пафос: Добро побеждает, но Зло не наказано. Одновременно происходит скатывание к стереотипам советской литературы: мудрые рабочие помогают главному герою решить все проблемы — это и в 60-х выглядело сомнительно. Вроде бы смелый роман, но ведь уже начало 90-х, и можно писать всё. Если бы роман вышел хоть на два-три года раньше, то было бы действительно смело. Всё равно любопытно, что автор решился на такое, продолжая жить в Тюмени, рядом с прототипами персонажей.
Главный герой — не Настоящий Мужчина, как в предыдущих романах автора. Хотя тоже выходец из деревни, любитель физического труда, но при этом выпускник филфака, поэт, не бабник, не выпивоха, не умеет драться. Это другой тип — молодой идеалист из романов 19-го века. Один из самых любопытных персонажей — средний провинциальный писатель Олимпий Ужаков. «Олимпий знал: его романы выходят невеликими тиражами, их, как правило, не переиздают, пьесы ставятся лишь немногими провинциальными театрами, а уж за рубежом... Но он так привык к собственной выдумке о широкой известности, что порой и сам в нее верил...» Спектакль областного драмтеатра по пьесе «Чёрствые сухари», где «много барабанных монологов о трудовом героизме сибиряков, о единстве фронта и тыла», — это же явный намёк на спектакль по роману «Так было». Неужто автор вывел себя в таком пародийно-карикатурном виде? Если да, то за подобное самобичевание надо памятник ставить.
Здесь тоже проявляется антиинтеллигентский характер романов автора. Главные герои — неинтеллигентные интеллигенты, плохо образованные работники умственного труда, которые сознают свою плохую образованность. Главный герой бросает умственный труд и возвращается к физическому, и это изображается как возвышение героя. Всё тот же русский национализм в умеренных дозах: «Доброта и сила — две половинки русского характера». Видимо, автор искренне полагал, что американцы, поляки и чуваши — злобные и слабые. Сталин несколько раз упоминается в амбивалентном контексте: герой задаётся вопросом, кто виноват, что возник культ личности Сталина, а потом культ личности Хрущёва и Брежнева. Высоцкий и Стругацкие упоминаются не только как приметы времени, но и как кумиры неправильной, золотой молодёжи.
Сюжет отчасти похож на детектив, журналист выполняет функцию сыщика. Получается, это первый в Тюмени детективный роман. Ранее элементы детектива были и в «Ордалии»/«Одержимых», и в «Красных петухах».
Рецензия вышла только в «Литературной газете», и это последний роман автора, о котором писало центральное издание. Никаких проблем у автора уже не было: все разоблачённые им начальники или тихо-мирно ушли на пенсию, или занялись бизнесом и вряд ли заметили, как их разоблачили. Потом эти же начальники спокойно финансировали издание других книг автора — всё-таки тюменский классик!
*
«Зажги свою звезду» (1964). Роман о комсомольцах Таджикистана.
Отражены впечатления от комсомольской работы автора в Таджикистане, которая более правдиво описана в мемуарной книге «Пред богом и людьми». Время действия примерно такое же, как время написания. Названия вымышленные: название Пахтаабад придумано по образцу Ленинабада и Сталинабада.
В романе «Так было» автор, по сути, повторил основу сюжета, только здесь другое время и место. Тот же производственный роман о героическом выращивании не пшеницы, а хлопка, разбавленный любовными историями. Казалось бы, после войны прошло двадцать лет, но сельское хозяйство всё так же на военном положении: посев как бой, сбор урожая как бой. Здесь главный герой — тоже секретарь райкома комсомола, тоже энтузиаст, который рвётся не на войну, а на целину. Другой герой — тоже идеальный секретарь райкома партии.
Уже здесь проявляется антиинтеллигентский характер романов автора. Подчёркивается превосходство людей физического труда над людьми умственного труда. Очевидно отрицательный персонаж называет себя — впрочем , без всяких оснований — интеллигентом. Русского национализма по понятным причинам здесь нет, среди главных героев есть люди с таджикскими и с русскими именами. Зато есть намёк на антисемитизм: очевидно отрицательных персонажей зовут Мария Иосифовна и Яша. Выпады против нового искусства: «Сейчас кое-кто пытается выдать за искусство рифмованное пустозвонство, дикий хаос звуков или заляпанное разноцветными красками полотно». Это отражение взглядов автора, который в своих романах не позволял никаких формальных экспериментов.
Уже здесь проявляется тема социального неравенства и хищения социалистической собственности. «Карикатура изображала директора совхоза Набиева стоящим на развилке двух дорог. Вместо рук у него полосатые шесты шлагбаума. На дороге слева написано: «Для нужд совхоза», а на дороге справа: «Для личных нужд». Левая была перекрыта. Правый шлагбаум поднят, и по дороге мчались груженые автомобили». Неожиданно звучит актуальная тема женского равноправия: «Теперь мужчина притесняет женщину не камчой и не паранджой, а неравным трудом. Она много работает и домашний воз везет. Он много отдыхает, сидит на этом возу, чаек попивает и приговаривает: «Я против паранджи, я против камчи, я за равноправие». Герои борются за гендерный баланс среди колхозного руководства и против насильственной выдачи замуж несовершеннолетних. Конечно, это объясняется не профеминизмом автора, а тем, что борьба за освобождение женщин была частью советского модернизационного проекта в Средней Азии. Паранджа — не столько символ угнетения женщины, сколько символ феодальных пережитков. Герои более поздних романов, живущие в Сибири, за женское равноправие не борются. Немного оттепельного, очень умеренного обличения сталинизма. Упоминаются репрессии, но кто в них виноват, непонятно. У одного из второстепенных героев в 37-м году посадили дядю, и с тех пор он всего боится. Один из героев, а именно Хрущёв, говорит: «Наш народ терпелив. Он умеет ждать, умеет подчинять свои личные интересы интересам общества и государства. Кое-кто (sic!) злоупотреблял этим чудесным качеством советских людей».
Да, в конце действительно появляется Хрущёв! Приезжает в Таджикистан и произносит мудрые речи в конфуцианском духе: земледелец должен работать на земле, правитель должен заботиться о народе. До такого лизоблюдства шестидесятники не опускались. Когда в романе «Завтрак на траве» автор устами героя говорит о том, что после культа личности Сталина был культ личности Хрущёва, то это, в первую очередь, претензия к себе. У шестидесятников изображена оттепель интеллигенции, а у Лагунова — оттепель пролетариата, как бы он хотел думать, а на самом деле — оттепель партийного начальства. Герои шестидесятников — протестанты, которые хотят прийти к богу/коммунизму без посредников, то есть без церкви/партии. Герои Лагунова сами священники/партработники, для которых слово Ватикана/Кремля — закон.
Роман вышел в московском издательстве, но рецензий не было. Впрочем, тут не очень понятно. Кажется, в первом издании роман назывался «Утро золотой долины», и на это издание были рецензии в «Молодой гвардии» и «Неве». Понятно, что роман больше не издавался. Не только потому, что писатели никогда не любят свои первые книги, но и из-за появления Хрущёва.
Манера повествования: толстовская манера со всезнающим автором. Она будет повторена во всех без исключения прочитанных мною романах. В последних абзацах неожиданно появляется субъективный автор и лично обращается к читателям: «И я верю — от добрых дел людских зажигаются небесные звезды. (...) Зажги и ты свою звезду».
*
«Пред богом и людьми» (1993). Мемуарная книга. Авторский подзаголовок: эссе.
Мемуары о детстве в деревне, о работе в комсомоле в Москве, Литве и Таджикистане, об учёбе в Центральной комсомольской школе и Тюменском пединституте, о теневых сторонах освоения «тюменского плацдарма». Много любопытного об эпохе и авторе, который неожиданно оказывается не одним из тюменских начальников, а чуть ли не диссидентом, если верить его словам. Это меньше всего биография писателя, рассказ о создании книг, творческий отчёт, каким была книга Б. Стругацкого «Комментарий к пройденному». Из собственных произведений автор упоминает немногие: роман «Так было», книгу об истории комсомола, очерк «Нефть и люди», очерк «Двадцать первый» (будущая документальная повесть «И сильно падает снег»), сожжённую книгу о партийности в литературе, романы «Ордалия» и «Бронзовый дог». Рассказ о создании книг можно найти в главе «О себе» в книге «Портреты без ретуши».
С одной стороны, это самая честная, самая разоблачительная, самая интересная книга автора. Тут и сталинские репрессии, и нищая жизнь деревни, и партийные и комсомольские работники — советская аристократия, и цензура. Особенно интересны тюменские главы, которые продолжают тему «Нефть и люди», начатую автором ещё в очерке с таким названием и продолженную в четырёх романах. Автор даёт очень нелестные характеристики тогдашних партийных и геологических начальников. Особенно достаётся Щербине, Богомякову и Эрвье, которых автор обвиняет в гонке за нефтью и в пренебрежении людьми. Муравленко, наоборот, предстаёт как непонятый пророк, предупреждающий об опасности гонки за нефтью, а вот Салманов почему-то вообще не упоминается. Теперь тюменские чиновники и тюменские СМИ ставят Салманова, Щербину, Муравленко, Эрвье в один ряд. Они возведены в ранг местночтимых святых, им посвящают мемориальные доски, памятники, музейные выставки. Книга добавляет новые краски в эту благостную картину прошлого.
С другой стороны, как и роман «Завтрак на траве», книга была написана и опубликована слишком поздно. Каверин написал самую честную книгу, мемуарную книгу «Эпилог», в 70-х годах в стол и опубликовал сразу во время перестройки. Лагунов написал самую честную книгу в начале 90-х и тогда же опубликовал. Опять получилась конъюнктурщина: разоблачил партийных и комсомольских работников тогда, когда стало можно и модно. Одновременно в книге «Портреты без ретуши» (1994) рыдал о том, как Горбачёв и Ельцин развалили великий Советский Союз. Одновременно же в документальной повести «И сильно падает снег» (1994) наконец-то рассказал, что такое было Западносибирское восстание и как создавался этот великий Советский Союз. Полная мешанина была в голове у автора.
Здесь уже русский национализм в полной мере вперемешку с сибирским локальным патриотизмом: «...в предвоенные и военные годы нравственный облик нашего народа, в сравнении с европейцами, был неизмеримо высок и светел. Битый и грабленый, поротый и стреляный, перетертый жерновами сплошной коллективизации, вмятый в землю катком тридцать седьмого, сибиряк, на диво миру, сохранил в себе величие и чистоту духа...» У не самого рядового члена ВЛКСМ и КПСС вдруг проявляется религиозность, даже в названии слово «бог» с большой буквы.
Рецензия вышла только в «Урале». Разоблачения автора в те времена оказались никому не нужны.
*
«И сильно падает снег...» (1994). Документальная повесть о Западносибирском восстании 1921 года.
Это не монография, а именно документальная повесть, то есть, скорее, художественная, чем научная книга. Поэтому автор не придерживается принципа sine ira et studio, а говорит очень пристрастно, не скрывая гнева, возмущения, осуждения, сочувствия. Он продолжает почтенную линию русской литературы, где и «Остров Сахалин», и «Архипелаг Гулаг».
Нет перечисления событий в хронологическом порядке, нет всякой чепухи типа «первая колонна марширует, вторая колонна марширует». Начинается с апологетической характеристики сибирского крестьянина, потом дискуссия о роли эсеров, потом описание грабительской продразвёрстки, начала восстания, подробно о разумном правлении восставших в Тобольске, вкратце о подавлении. Наконец автор смог сказать, что причина восстания — не перегибы в продразвёрстке, а сама продразвёрстка. Что виноваты в восстании не кулаки, эсеры и белогвардейцы, а вожди большевиков — от Ленина и Троцкого до руководителей тюменского обкома. Что восстание было стихийным, а участие эсеров было совершенно естественным, потому что это была партия крестьян. Что восстание было не контрреволюционное и не антисоветское, а антибольшевистское. Очень интересны портреты вождей восстания, которые были вычеркнуты из истории. Впрочем, тюменские большевики, подавившие восстание, тоже вычеркнуты из истории. Ни первые, ни вторые не считались героями ни во времена СССР, ни в последние десятилетия.
Документальная повесть выросла из очерка «Двадцать первый», который должны были опубликовать в «Новом мире» Твардовского, но не опубликовали. Очерк понравился Твардовскому и Ф. Абрамову, а Солженицын еще до высылки просил автора поделиться материалами. Из того же очерка вырос роман «Красные петухи», который противостоит документальной повести как Ложь и Правда. При этом роман в документальной повести вообще не упоминается, из чего можно бы сделать вывод, что автор его стыдился. Но в главе «О себе» в книге «Портреты без ретуши» он подробно пишет о романе и не отрекается от него: «Ни переписывать, ни дописывать, ни переставлять акценты — не собираюсь...»
Документальная повесть была опубликована в Тюмени, не переиздавалась, рецензий на неё не было, хотя, казалось бы, она хорошо вписывалась в поток разоблачений начала 90-х. Видимо, дело в том, что западносибирские повстанцы оказались никому не нужны. Они не были нужны ни ностальгирующим по СССР, потому что сражались против Ленина, ни перестроечным демократам и либералам-пиночетовцам, потому что были революционеры и выступали под лозунгом «За советы без коммунистов». Они не нужны ни нынешней власти, ни нынешней оппозиции. Они не нужны жителям Тюменской области, если не считать кучки краеведов. Столетний юбилей восстания в 2021 году прошёл незаметно.
*
«Ромка, Фомка и Артос» (1977). Повести-сказки для детей.
В романах автора Тюмень появляется либо под вымышленным названием, либо без названия. В романе «Так было» Тюмень упоминается под своим именем, но действие происходит в других местах. Зато в детских повестях про пса Ромку действие происходит прямо в Тюмени, которая называется своим именем. И Самотлор называется своим именем, а не Мёртвым озером, как в романе «Одержимые». Главный герой списан с пса, который жил у автора. Его называли Ромка Рамазан, и так было в первом издании. Какому-то читателю увиделось оскорбление мусульман, и поэтому в последующих изданиях главный герой стал Ромка Ромазан — изменили одну букву.
Автор и здесь верен своей главной теме — освоению «тюменского плацдарма». Конечно, в детской книге нет места изображению теневых сторон этого освоения. В мире сказки царит гармония, здесь мирно сосуществуют техника и природа, таёжные звери и люди-буровики. Главным героям помогают Ворон и Лис, Самосвал и Вертолёт. Главный злодей — непонятное чудовище, которое мечтает завоевать тайгу. Его волшебный остров — вариация фольклорной Страны Дураков, где еда растёт на деревьях. В финале хозяин главного героя обещает построить на этом острове буровую, тем самым победив чудовище. То есть природу от непонятного чудовища спасает человек с помощью техники.
У детских книг плохо с рецензиями, поэтому рецензия вышла только в «Урале». Как вспоминают и автор, и его друзья, главному герою приходили мешки писем со всей страны. Вполне правдоподобно выглядит сцена в романе «Больно берег крут», где главный герой говорит сыну: «Погоди, ты же читал книжку про Ромку Рамазана...» Популярность детских произведений автора подтверждается ещё и тем, что они в отличие от взрослых романов были отсканированы пиратами.
Манера повествования: всё та же толстовская манера со всезнающим автором. Но стиль другой: именно в произведениях для детей автор позволил себе формальные эксперименты. Ритмическая проза, часто рифмы (как «плетение словес» в древнерусской литературе), иногда стихотворные фрагменты (как в менипее). Короткие рубленые предложения: «Жил-был пёс. Чёрный бархатный нос»; «Огромный дремучий лес. В котором до самых небес. Сосны растут и кедры-великаны. Ели — в колючих и мрачных кафтанах».
*
Лагунов во времена СССР был большим человеком в местном писательском сообществе. Он создал тюменское отделение Союза писателей РСФСР и возглавлял его двадцать лет, потом создал отделение журналистики на филфаке и тоже его возглавлял. В советской литературе он не был фигурой первого ряда, но и чисто провинциальной фигурой тоже не был. Из толстых журналов художественные произведения публиковались только в «Урале», зато публицистика — также в «Новом мире», «Октябре», «Нашем современнике», «Сибирских огнях», в «Правде», «Советской культуре», «Литературной газете», «Литературной России», «Известиях». Книжные издания выходили не только в «Средне-Уральском книжном издательстве», но и в «Молодой гвардии», «Современнике», «Советской России», «Советском писателе». Рецензии до 90-х годов выходили в нетюменских, центральных и провинциальных, изданиях — в «Литгазете», в толстых журналах. Любопытно, что не было рецензий ни в либеральном «Новом мире», ни в черносотенном «Нашем современнике».
После 1991 года он, как и многие советские писатели, оказался никому не нужен, публиковался и рецензировался только в Тюмени. В Москве не публиковали даже его детские книжки про Ромку, Фомку и Артоса, хотя они имели популярность, ведь только его детские книжки были отсканированы пиратами. Другие, взрослые книги были отсканированы уже для официального сайта «Электронная библиотека тюменского писателя». (Для сравнения — у Крапивина пираты отсканировали всё, что можно, уже к началу 2000-х годов.)
К книгам о Тюмени у меня по понятным причинам особое отношение. Именно поэтому, хотя и не только поэтому, мне нравятся книги таких разных авторов, как Лухманова, Крапивин, Строгальщиков, Немиров. Даже просто видеть случайное упоминание Тюмени у Жюля Верна, А. Толстого, Стругацких — это уже радость. Поэтому странно, что Лагунова, главного тюменского писателя, я до последних пор не читал. Недавно прочитал роман «Одержимые», образец жанра об учёных в советской литературе, и захотел прочитать ещё что-нибудь.
Первые мысли, которые возникли уже при чтении романа «Одержимые»: Лагунов — средний советский писатель. Один из персонажей романа «Бронзовый дог» говорит: «Потому теперь — ни пророков, ни мудрецов. Ни Достоевского, ни Толстого. Сплошь середняки». Эти слова можно отнести, в первую очередь, к автору. Вообще-то современниками автора были писатели, которые стоят рядом с Толстым и Достоевским, но автор предпочитал их не замечать. Лагунов — дважды эпигон. По манере повествования, по самому устройству романов он эпигон русской классики, тех же Толстого и Достоевского. По стилю — эпигон советской прозы 20-х годов, Шолохова, Вс. Иванова и др.
По мере чтения мнение немного менялось, и в конце осталось двойственное впечатление. С одной стороны, действительно средний писатель и эпигон. С другой стороны, он затрагивал те темы, которые не затрагивали писатели-современники, ни левые, ни правые.
Первая и самая главная тема — освоение тюменского Севера, «тюменского плацдарма». Больше никто из заметных писателей не писал о геологах и нефтяниках. Конечно, он всегда подавал эту тему в форме производственного жанра, полного стереотипов. Лучший роман на эту тему — «Ордалия», где автор достиг уровня выше среднего. Остальные романы — «Одержимые», «Больно берег крут», «Бронзовый дог», — по сути, повторяют «Ордалию».
Вторая тема — Западносибирское восстание. В романе «Красные петухи» он с темой совсем не справился, зато отчасти реабилитировался в документальной повести «И сильно падает снег».
Идеологию Лагунова трудно определить и уложить в рамки какого-то «изма». Его оценки коммунизма, революции, СССР, Ленина, Сталина, оттепели, религии и атеизма крайне противоречивы. Не говоря о том, что большую часть жизни он вынужден был врать и лицемерить. Очевидные черты его идеологии можно назвать.
Во-первых, мачизм и сексизм, что роднит его с шестидесятниками типа Стругацких и Аксёнова. Главные герои его романов всегда Настоящие Мужчины. К ним ко всем можно отнести слова из романа «Больно берег крут»: «чуточку грубоватые, прямолинейные, сильные и выносливые люди».
Во-вторых, антиинтеллигентность, что отличает его от шестидесятников, у которых главный герой всегда интеллигент. Герои Лагунова — всегда начальники. О какой бы сфере жизни он не писал, он всегда изображал её с точки зрения начальников — партийных, комсомольских, колхозных, геологических, нефтяных, строительных, журналистских. Новая, советская аристократия — выходцы из народа, которые, становясь начальниками, обзаведясь дачами, автомобилями, домработницами, разными привилегиями, быстро забывали о своём происхождении и презирали народ. Сам автор был комсомольским, писательским, университетским начальником, представителем этой новой аристократии, потому так хорошо её изобразил. Невозможно представить, чтобы Стругацкие, Аксёнов, Битов всерьёз писали о переживаниях секретаря райкома или обкома. Хотя секретари тоже были человеки, тоже чего-то переживали.
В-третьих, русский национализм, который в умеренной форме проявлялся в романах, а в крайнем форме — в мемуарной книге «Пред богом и людьми». Это сказывается даже в выборе имён. У главных героев всегда настоящие русские имена: Василий Рыбаков, Пантелей Русаков, Глеб Лавров, Онуфрий Карасулин, Гурий Бакутин, Максим Бурлак, Илья Мещерский. Неоднозначный герой «Ордалии»/«Одержимых», который оказывается злодеем, носит имя в первом романе Юлий, а во втором Герман, и этими нерусскими именами подчёркивается его злодейская сущность. Только второстепенные персонажи носят украинские, азербайджанские, татарские имена.
В-четвёртых, сибирский локальный патриотизм. Действие почти всех романов происходит в Сибири, а именно в Тюменской области. Во всех этих романах прославляются сибирская природа и сибиряки. Впрочем, к самому городу Тюмени у Лагунова отношение неоднозначное. В романах создаётся не очень привлекательный образ: грязь, пыль, деревянные развалюхи, неблагоустроенность, ничего ценного. Нынешняя Тюмень, с набережной и новыми зданиями, Лагунову бы наверняка понравилась. Странно, что Лагунов почти всегда писал о Тюмени под вымышленными названиями: Энск, Туровск, Северск. Крапивин тоже писал о Тюмени под вымышленными названиями, но он создавал фэнтезийную, параллельную реальность с фэнтезийной и паралельной Тюменью.
Манера повествования во всех без исключения прочитанных романах: в третьем лице с точки зрения всезнающего автора, находящегося вне повествования. Эта толстовская манера утвердилась в советской литературе начиная с 30-х годов, со сталинского поворота к классике, продержалась до конца советской литературы и существует по сей день.
Стиль Лагунова совсем не толстовский. Это стиль советской прозы 20-х годов, стиль Шолохова, Вс. Иванова и др. Такой стиль появляется в романе «Так было» и достигает апогея в романе «Красные петухи». Бесконечные метафоры, сравнения, эпитеты, причастия и деепричастия, как будто автор пытается доказать, как хорошо он владеет всеми богатствами русского языка. В соседних предложениях слова не повторяются, обязательно используются синонимы. Боязнь повторений приводит к гиперонимам «женщина» и «мужчина», как в современных СМИ. Про героев никогда не говорится «он сказал», «он пошёл». «Скомандовал Мельник, пожимая мягкую широкую ладонь Матвеича»; «встревожился тот»; «скороговоркой пояснил Русаков»; «изумился Матвеич».
Можно сравнить первые предложения пролога «Ордалии» и первые предложения второй главы «Тихого Дона». «Густая и клейкая предрассветная тишина обволокла деревья, затопила таежные прогалины и буераки, подмяла ночные звуки и запахи. Тайга затаилась, как рысь перед прыжком на зазевавшуюся жертву. Сверху, через окна, прорубленные в чаще бесчисленными озерами и болотами, робко сочился рассвет». «Редкие в пепельном рассветном небе зыбились звезды. Из-под туч тянул ветер. Над Доном на дыбах ходил туман и, пластаясь по откосу меловой горы, сползал в яры серой безголовой гадюкой. (...) За чертой, не всходя, томилось солнце».
Есть у Лагунова любимые слова: поперешный (о характере, от «поперёк»), останний («последний», такое же слово есть в украинском и польском), казаковать («А я своё отказаковал»). Есть любимый образ: свежий снег пахнет арбузом.
Структура всех романов одинаковая. Главы, обозначенные только числами (глава первая, глава вторая...), делятся на подглавки, обозначенные числами (1, 2...). Иногда появляется элемент более высокого порядка — часть или книга, тоже обозначенные только числами. Структура документальных книг «Пред богом и людьми» и «И сильно падает снег» другая — это набор глав-очерков, каждый из которых имеет название. В четырёх романах 90-х годов начиная с «Отрицания отрицания» структура меняется: теперь у каждой главы есть не только обозначение числами, но и название.
Лагунов не родился в Тюмени, но прожил здесь большую часть жизни. Крапивин, наоборот, родился в Тюмени, но большую часть жизни прожил в другом городе. Так что Лагунов остаётся главным тюменским писателем. (Хотя позднее появился ещё Строгальщиков, который тоже не родился в Тюмени, но прожил здесь большую часть жизни.)
В следующем году будет столетний юбилей Лагунова, а я заранее отметил.