Беседы о русской культуре
Apr. 5th, 2022 08:47 pm![[personal profile]](https://www.dreamwidth.org/img/silk/identity/user.png){kind=small}
dzatochnikС удовольствием пересмотрел, полностью смотрел второй раз. Первый выпуск, похоже, пропал бесследно, как Янтарная комната. Не согласен со многим, что говорит Лотман, но это всё равно невероятно интересно. Потому что это говорит а) большой учёный и б) представитель той группы, которая при всех недостатках состояла из лучших людей страны, людей науки и искусства.
Лотман как представитель интеллигенции разделяет все убеждения и предубеждения своей группы. Идеализация самой интеллигенции, которая происходит не от Герцена, а раньше — от Ломоносова, от Новикова, Радищева, Карамзина. Идеализация Пушкина, декабристов, людей пушкинской эпохи, деятелей освободительного движения, писателей-классиков. Это представительство — «Я говорю за всю среду» — рождает и ответственность.
Ответственность происходит и от того, что эти лекции — плоды многолетнего изучения тех эпох, людей, тем. Здесь много нового, неожиданного, парадоксального, оригинального. Но это не оригинальничанье во что бы то ни стало, не оригинальничанье ради оригинальничанья, как у какого-нибудь Д. Б-ва, который может брякнуть: «Хлебников был просто сумасшедший», — и продолжать считаться приличным человеком.
Советская интеллигенция отличается от дореволюционной: она вынуждена следовать марксистским догматам, которые, впрочем, не сильно противоречат интеллигентским. Но уже разгоняется, потом вовсю гонит перестройка, и можно выйти за рамки догматов. Вот говорят, дворяне были паразитами, такими-сякими, а всё сложнее. Вот говорят, Екатерина II или Александр I... а всё сложнее.
Лекции делятся на шесть циклов, которые можно поделить на два больших цикла: чисто исторический, о людях 18-го — нач. 19-го веков (дворянский быт, декабристы, формы общения, окружение Пушкина) и культурологический (интеллигентность, значение искусства). Хотя цикл про интеллигентность тоже построен на материале 18-го и 19-го веков. Во всех циклах проповедуется интеллигентская идеология, носителем которой был Лотман. Я думаю, что он больше Лихачёва заслуживал репутации главного интеллигента и главного гуманитария в СССР.
Эта интеллигентская идеология была не только идеологией одной группы. Её можно назвать позднесоветской идеологией вообще. Шестидесятники типа Лотмана или Стругацких после окончания оттепели по понятным причинам не могли кинуться в русский национализм и не захотели, хотя могли, кинуться в религию. Они остались адептами веры в Культуру, которая и стала основой позднесоветской идеологии.
В частности, она выражена в прикладной гуманитаристике, которая, как следует помнить, была частью государственной пропаганды: биографии в «ЖЗЛ», предисловия к популярным изданиям классиков, телепередачи и т. д. Оттепельный революционный максимализм угас, исчезли многие противопоставления прошлых десятилетий, дореволюционных и послереволюционных. Это просветительская, прогрессистская идеология, которая смотрит в будущее, но не отбрасывает прошлое, она призывает беречь памятники старины, даже религиозные сооружения. С приходом моды на экологию исчезает утилитаристское отношение к природе, но цивилизация отрицается только в своих крайних, технократических формах. Высосанный из пальца спор физиков и лириков — понимать ли под этим противопоставление науки искусству или естественных наук гуманитарным наукам — закончился: Лотман изучает труды Пригожина и применяет их в гуманитаристике.
Пушкин и декабристы почитаются как идеальные интеллигенты. Интеллигент воспринимается как идеальный тип человека, гармоническое сочетание морали, духовности, интеллекта, физической силы — мечта ещё античных мыслителей. На такого интеллигента должны равняться и рабочие, и сотрудники спецслужб, — см. производственную драму, которую создают шестидесятники типа Гельмана, и советский детектив, который создают шестидесятники типа Ю. Семёнова и Вайнеров. Кроме общего школьного образования, которое, откровенно говоря, невозможно освоить в полном объёме, необходимость посещения театра, филармонии, музея, которые имеются в каждом крупном городе. Реабилитируется этикет, и окончательно отрицается революционная прямота и даже грубость 20-х годов, когда тыкали даже в письмах вождям: ты, товарищ Сталин.
Отношение к религии сложное. Не атеизм, не отрицание религии, которая уважается как часть Культуры, а возможность внерелигиозного мировоззрения: мир без бога — не катастрофа, как считали Достоевский и Толстой. Не отрицание морали и духовности, а мораль и духовность на новой основе, на основе Культуры, не только русской, а мировой. (Шестидесятники отличались от людей 20-х годов. От Шаламова, который говорил, что электростанции и луноходы для него важнее разрушенных церквей. От Лидии Гинзбург, которая считала, что замена веры в бога на веру в любую абстракцию — Свободу и Народ у Герцена (или Культуру у Лотмана и Стругацких) — это та же религия, и безуспешно искала действительно внерелигиозное мировоззрение.)
Вроде бы интеллигенция противостояла руководителям государства, среди которых почти не осталось интеллигентов, но формально у государства была почти та же идеология, и руководители по инерции поддерживали её. Именно поэтому многие дожившие до наших времён носители этой идеологии парадоксально с ностальгией вспоминали прошлое, даже если они страдали от цензуры. Для либералов 90-х это казалось ностальгией по несвободе, ностальгией рабов. Но, например, телевидение в эти несвободные годы транслировало для «рабов» не рабские развлечения, не какие-нибудь собачьи бои, а концерты классической музыки, телеверсии спектаклей, научно-популярные передачи, которые в 90-е годы исчезли, а потом для них было придумано гетто в виде канала «Культура». Конечно, были и пропагандистские передачи, но вели их те же шестидесятники типа Бовина и Боровика, и тон этой пропаганды совершенно отличался от тона путинской пропаганды. На самом деле, эта ностальгия совсем не парадоксальна: ельцинско-путинская идеология — откровенно антипросветительская, антипрогрессистская, антиинтеллигентская.
Интеллигентская позднесоветская идеология не вполне совпадала с бытовым и публичным поведением носителей идеологии, как всякий идеал не совпадает с практикой. Интеллигенция наряду с партийным начальством была частью элиты, новой аристократии, и имела множество привилегий. Разговоры о равенстве не мешали интеллигентам пристраивать детей в блатные спецшколы и вузы или нанимать домашнюю прислугу, нянь и домработниц. Разговоры о высоком не мешали потреблению, которое постепенно развивалось: квартира, дача, автомобиль, джинсы, дублёнка, телевизор, видеомагнитофон. Культ революционеров не делал их самих революционерами, диссидентами были единицы. Различные противопоставления всё-таки сохранялись в реальности: например, противопоставление высокого искусства и низкого искусства.
В 90-е годы выходцы из этой новой аристократии, в том числе дети шестидесятников, с их символическим капиталом — полученное в престижных вузах образование, знание иностранных языков, связи — стали главными, как говорится, выгодополучателями. Тогда же позднесоветская идеология была сознательно уничтожена и заменена банальным меркантилизмом, и это было произведено руками самих интеллигентов. В начале 90-х на страницах «Нового мира» утверждалось, что главный положительный герой русской классики — «предприниматель» Чичиков. Но это уже другая тема.
Я не из тех, кто ностальгирует по СССР, но по такой идеологии я ностальгирую. Я понимаю, что её принципы были далеки от обыденной практики, но она существовала хотя бы как идеал, хотя бы в декларациях. Сейчас же «образованные» люди не стесняются открыто отрицать науку, защищать религию в мистическом смысле и просто мистику, оправдывать неравенство и несправедливость. Все высокие слова утратили значение, и невозможно без усмешки говорить о просвещении, демократии, прогрессе, гуманизме. Ничего этого больше нет: «И чувства нет в твоих очах, // И правды нет в твоих речах». Остаётся только пересматривать Лотмана и перечитывать Стругацких.
Лотман как представитель интеллигенции разделяет все убеждения и предубеждения своей группы. Идеализация самой интеллигенции, которая происходит не от Герцена, а раньше — от Ломоносова, от Новикова, Радищева, Карамзина. Идеализация Пушкина, декабристов, людей пушкинской эпохи, деятелей освободительного движения, писателей-классиков. Это представительство — «Я говорю за всю среду» — рождает и ответственность.
Ответственность происходит и от того, что эти лекции — плоды многолетнего изучения тех эпох, людей, тем. Здесь много нового, неожиданного, парадоксального, оригинального. Но это не оригинальничанье во что бы то ни стало, не оригинальничанье ради оригинальничанья, как у какого-нибудь Д. Б-ва, который может брякнуть: «Хлебников был просто сумасшедший», — и продолжать считаться приличным человеком.
Советская интеллигенция отличается от дореволюционной: она вынуждена следовать марксистским догматам, которые, впрочем, не сильно противоречат интеллигентским. Но уже разгоняется, потом вовсю гонит перестройка, и можно выйти за рамки догматов. Вот говорят, дворяне были паразитами, такими-сякими, а всё сложнее. Вот говорят, Екатерина II или Александр I... а всё сложнее.
Лекции делятся на шесть циклов, которые можно поделить на два больших цикла: чисто исторический, о людях 18-го — нач. 19-го веков (дворянский быт, декабристы, формы общения, окружение Пушкина) и культурологический (интеллигентность, значение искусства). Хотя цикл про интеллигентность тоже построен на материале 18-го и 19-го веков. Во всех циклах проповедуется интеллигентская идеология, носителем которой был Лотман. Я думаю, что он больше Лихачёва заслуживал репутации главного интеллигента и главного гуманитария в СССР.
Эта интеллигентская идеология была не только идеологией одной группы. Её можно назвать позднесоветской идеологией вообще. Шестидесятники типа Лотмана или Стругацких после окончания оттепели по понятным причинам не могли кинуться в русский национализм и не захотели, хотя могли, кинуться в религию. Они остались адептами веры в Культуру, которая и стала основой позднесоветской идеологии.
В частности, она выражена в прикладной гуманитаристике, которая, как следует помнить, была частью государственной пропаганды: биографии в «ЖЗЛ», предисловия к популярным изданиям классиков, телепередачи и т. д. Оттепельный революционный максимализм угас, исчезли многие противопоставления прошлых десятилетий, дореволюционных и послереволюционных. Это просветительская, прогрессистская идеология, которая смотрит в будущее, но не отбрасывает прошлое, она призывает беречь памятники старины, даже религиозные сооружения. С приходом моды на экологию исчезает утилитаристское отношение к природе, но цивилизация отрицается только в своих крайних, технократических формах. Высосанный из пальца спор физиков и лириков — понимать ли под этим противопоставление науки искусству или естественных наук гуманитарным наукам — закончился: Лотман изучает труды Пригожина и применяет их в гуманитаристике.
Пушкин и декабристы почитаются как идеальные интеллигенты. Интеллигент воспринимается как идеальный тип человека, гармоническое сочетание морали, духовности, интеллекта, физической силы — мечта ещё античных мыслителей. На такого интеллигента должны равняться и рабочие, и сотрудники спецслужб, — см. производственную драму, которую создают шестидесятники типа Гельмана, и советский детектив, который создают шестидесятники типа Ю. Семёнова и Вайнеров. Кроме общего школьного образования, которое, откровенно говоря, невозможно освоить в полном объёме, необходимость посещения театра, филармонии, музея, которые имеются в каждом крупном городе. Реабилитируется этикет, и окончательно отрицается революционная прямота и даже грубость 20-х годов, когда тыкали даже в письмах вождям: ты, товарищ Сталин.
Отношение к религии сложное. Не атеизм, не отрицание религии, которая уважается как часть Культуры, а возможность внерелигиозного мировоззрения: мир без бога — не катастрофа, как считали Достоевский и Толстой. Не отрицание морали и духовности, а мораль и духовность на новой основе, на основе Культуры, не только русской, а мировой. (Шестидесятники отличались от людей 20-х годов. От Шаламова, который говорил, что электростанции и луноходы для него важнее разрушенных церквей. От Лидии Гинзбург, которая считала, что замена веры в бога на веру в любую абстракцию — Свободу и Народ у Герцена (или Культуру у Лотмана и Стругацких) — это та же религия, и безуспешно искала действительно внерелигиозное мировоззрение.)
Вроде бы интеллигенция противостояла руководителям государства, среди которых почти не осталось интеллигентов, но формально у государства была почти та же идеология, и руководители по инерции поддерживали её. Именно поэтому многие дожившие до наших времён носители этой идеологии парадоксально с ностальгией вспоминали прошлое, даже если они страдали от цензуры. Для либералов 90-х это казалось ностальгией по несвободе, ностальгией рабов. Но, например, телевидение в эти несвободные годы транслировало для «рабов» не рабские развлечения, не какие-нибудь собачьи бои, а концерты классической музыки, телеверсии спектаклей, научно-популярные передачи, которые в 90-е годы исчезли, а потом для них было придумано гетто в виде канала «Культура». Конечно, были и пропагандистские передачи, но вели их те же шестидесятники типа Бовина и Боровика, и тон этой пропаганды совершенно отличался от тона путинской пропаганды. На самом деле, эта ностальгия совсем не парадоксальна: ельцинско-путинская идеология — откровенно антипросветительская, антипрогрессистская, антиинтеллигентская.
Интеллигентская позднесоветская идеология не вполне совпадала с бытовым и публичным поведением носителей идеологии, как всякий идеал не совпадает с практикой. Интеллигенция наряду с партийным начальством была частью элиты, новой аристократии, и имела множество привилегий. Разговоры о равенстве не мешали интеллигентам пристраивать детей в блатные спецшколы и вузы или нанимать домашнюю прислугу, нянь и домработниц. Разговоры о высоком не мешали потреблению, которое постепенно развивалось: квартира, дача, автомобиль, джинсы, дублёнка, телевизор, видеомагнитофон. Культ революционеров не делал их самих революционерами, диссидентами были единицы. Различные противопоставления всё-таки сохранялись в реальности: например, противопоставление высокого искусства и низкого искусства.
В 90-е годы выходцы из этой новой аристократии, в том числе дети шестидесятников, с их символическим капиталом — полученное в престижных вузах образование, знание иностранных языков, связи — стали главными, как говорится, выгодополучателями. Тогда же позднесоветская идеология была сознательно уничтожена и заменена банальным меркантилизмом, и это было произведено руками самих интеллигентов. В начале 90-х на страницах «Нового мира» утверждалось, что главный положительный герой русской классики — «предприниматель» Чичиков. Но это уже другая тема.
Я не из тех, кто ностальгирует по СССР, но по такой идеологии я ностальгирую. Я понимаю, что её принципы были далеки от обыденной практики, но она существовала хотя бы как идеал, хотя бы в декларациях. Сейчас же «образованные» люди не стесняются открыто отрицать науку, защищать религию в мистическом смысле и просто мистику, оправдывать неравенство и несправедливость. Все высокие слова утратили значение, и невозможно без усмешки говорить о просвещении, демократии, прогрессе, гуманизме. Ничего этого больше нет: «И чувства нет в твоих очах, // И правды нет в твоих речах». Остаётся только пересматривать Лотмана и перечитывать Стругацких.