Записные книжки Вяземского
May. 19th, 2019 10:04 am![[personal profile]](https://www.dreamwidth.org/img/silk/identity/user.png){kind=small}
dzatochnikП. Вяземский. Записные книжки (1813-1848). -- М., 1963. -- (Литературные памятники).
В русской литературе много произведений в необычных жанрах. «Евгений Онегин» — роман в стихах, «Мёртвые души» — поэма в прозе, «Герой нашего времени» — роман, состоящий из новелл, «Война и мир» — роман-эпопея (автор вообще отказывался давать какое-то жанровое определение). То же самое с нон-фикшн. Например, «Былое и думы» просто мемуарами не назовёшь.
В том же ряду и «Записные книжки» Вяземского. Смесь всего: выписки, анекдоты, дневниковые записи, литературная критика, путевые заметки, эссе, письма, стихи. Записи о политическом устройстве России актуальны, как будто сегодня написаны. Записи о стихах Пушкина «Клеветникам России» и «Бородинская годовщина» — ответ сегодняшним патриотам. («Квасной патриотизм» Вяземский придумал, но в «Литпамятниковском» издании этой записи нет.) Многие шутки, которые потом приписывались разным лицам, есть уже у Вяземского.
Интересный вопрос: а как должно выглядеть это сочинение Вяземского на самом деле? Вяземский почти всю жизнь вёл записи в разных записных книжках, причём по непонятной системе: бросал одну, начинал другую, возвращался к первой и т. д. Это не дневник, не записи в хронологическом порядке. Потом Вяземский издавал некоторые записи, редактируя их перед публикацией. Потом в посмертном ПСС были опубликованы записи в трёх томах без всякого порядка. Потом были издания в СССР: издание избранных записей 1929 года и издание записей до 1848 года в «Литпамятниках». Так какой вариант является настоящим сочинением Вяземского? У них даже названия разные: в ПСС — «Старая записная книжка», в «Литпамятниках» — «Записные книжки». Получается, как бы записные книжки Вяземского не издавались, это сочинение не только автора, но и редактора — или не столько автора?
В русской литературе много произведений в необычных жанрах. «Евгений Онегин» — роман в стихах, «Мёртвые души» — поэма в прозе, «Герой нашего времени» — роман, состоящий из новелл, «Война и мир» — роман-эпопея (автор вообще отказывался давать какое-то жанровое определение). То же самое с нон-фикшн. Например, «Былое и думы» просто мемуарами не назовёшь.
В том же ряду и «Записные книжки» Вяземского. Смесь всего: выписки, анекдоты, дневниковые записи, литературная критика, путевые заметки, эссе, письма, стихи. Записи о политическом устройстве России актуальны, как будто сегодня написаны. Записи о стихах Пушкина «Клеветникам России» и «Бородинская годовщина» — ответ сегодняшним патриотам. («Квасной патриотизм» Вяземский придумал, но в «Литпамятниковском» издании этой записи нет.) Многие шутки, которые потом приписывались разным лицам, есть уже у Вяземского.
«За что многие не любят тебя? спрашивал кто-то у Ф. И. Киселева. За что же всем любить меня, отвечал он: ведь я не империал» (с. 22).
«Кажется, Полетика сказал: В России от дурных мер, принимаемых правительством, есть спасение: дурное исполнение» (с. 24).
«Зачем облекаем мы всегда бога человеческими понятиями? Зачем называть его отцом? Что за отец, который о детях не печется и дал им волю проказничать, как хотят, чтобы иметь жестокое удовольствие наказать тех, которые от него отшатнулись. Отец еще в колыбели выставил меня на большую дорогу, приложил какое-то наставление, часто непонятное, и требует, чтобы я всегда его помнил, любил и благодарил. За что и как буду любить его? Отец настоящий тот, который на детей налагает благодарность не как обязанность, но как расчет, пользу очевидную, необходимость неминуемую. Тогда дети, может быть, будут недовольны и захотят иными жертвами показать ему, что они и без благодеяний бы умели любить его. Что дороже доброму отцу? Повиновение или одна слеза сына, в коей пролилась бы вся душа его!» (с. 41-42)
«Как ни говорите, цель всякой революции есть на деле или в словах уравнение состояний, обезоружение сильных притеснителей, ограждение безопасности притесненных: предприятие в начале своем всегда священное, в исполнении трудное, но не невозможное до некоторой степени» (с. 53).
«Народ еще не созрел для конституции! — говорят вам здесь и там. Басненная лиса говорила: виноград зелен! Лисы исторические говорят, что мы зелены для винограда» (с. 63).
«Что есть любовь к отечеству в нашем быту? Ненависть настоящего положения» (с. 87).
«Нельзя не подчинить дела свои и поступки законной власти. Но мнения могут вопреки всех усилий оставаться неприкосновенными. Русская пословица говорит: у каждого свой царь в голове. Эта пословица не либеральная, а просто человеческая» (с. 151).
«Гласность такое добро, что и полугласность божий свет. В тюрьме, лишенной дневного света, и тусклая лампада благодеяние и спасение» (с. 175).
«Император Алек[сандр] говорил, когда я вижу в саду пробитую тропу, я говорю садовнику: делай тут дорогу. Любопытно знать: просто ли это садоводное замечание или государственное. Во всяком случае оно признак ума ясного, открытого и либерального. Есть и садовый либерализм и садовый деспотизм» (с. 180).
«Для некоторых любить отечество — значит дорожить и гордиться Карамзиным, Жуковским, Пушкиным и тому подобными и подобным. Для других любить отечество — значит любить и держаться Бенкендорфа, Чернышева, Клейнмихеля и (подобное тому) прочих и прочего. Будто тот не любит отечество, кто скорбит о худых мерах правительства, а любит его тот, кто потворствует мыслью, совестью и действием всем глупостям и противозаконностям людей облеченных властью? Можно требовать повиновения, но нельзя требовать согласия» (с. 276).
«У нас запретительная система господствует не в одном тарифе, но во всем. Сущность почти каждого указа есть воспрещение чего-нибудь. Разрешайте же, даруйте иногда хоть ничтожные права и малозначительные выгоды, чтобы по губам чем-нибудь сладким помазать. Дворянская грамота, дарованная Екатериною, не отяготительна, не разорительна для самодержавной власти, но и ее приняли как благодеяние. А вы и этот медный грош обрезали. Власть должна быть сильна, но не досадлива» (с. 281).
«Кажется, Полетика сказал: В России от дурных мер, принимаемых правительством, есть спасение: дурное исполнение» (с. 24).
«Зачем облекаем мы всегда бога человеческими понятиями? Зачем называть его отцом? Что за отец, который о детях не печется и дал им волю проказничать, как хотят, чтобы иметь жестокое удовольствие наказать тех, которые от него отшатнулись. Отец еще в колыбели выставил меня на большую дорогу, приложил какое-то наставление, часто непонятное, и требует, чтобы я всегда его помнил, любил и благодарил. За что и как буду любить его? Отец настоящий тот, который на детей налагает благодарность не как обязанность, но как расчет, пользу очевидную, необходимость неминуемую. Тогда дети, может быть, будут недовольны и захотят иными жертвами показать ему, что они и без благодеяний бы умели любить его. Что дороже доброму отцу? Повиновение или одна слеза сына, в коей пролилась бы вся душа его!» (с. 41-42)
«Как ни говорите, цель всякой революции есть на деле или в словах уравнение состояний, обезоружение сильных притеснителей, ограждение безопасности притесненных: предприятие в начале своем всегда священное, в исполнении трудное, но не невозможное до некоторой степени» (с. 53).
«Народ еще не созрел для конституции! — говорят вам здесь и там. Басненная лиса говорила: виноград зелен! Лисы исторические говорят, что мы зелены для винограда» (с. 63).
«Что есть любовь к отечеству в нашем быту? Ненависть настоящего положения» (с. 87).
«Нельзя не подчинить дела свои и поступки законной власти. Но мнения могут вопреки всех усилий оставаться неприкосновенными. Русская пословица говорит: у каждого свой царь в голове. Эта пословица не либеральная, а просто человеческая» (с. 151).
«Гласность такое добро, что и полугласность божий свет. В тюрьме, лишенной дневного света, и тусклая лампада благодеяние и спасение» (с. 175).
«Император Алек[сандр] говорил, когда я вижу в саду пробитую тропу, я говорю садовнику: делай тут дорогу. Любопытно знать: просто ли это садоводное замечание или государственное. Во всяком случае оно признак ума ясного, открытого и либерального. Есть и садовый либерализм и садовый деспотизм» (с. 180).
«Для некоторых любить отечество — значит дорожить и гордиться Карамзиным, Жуковским, Пушкиным и тому подобными и подобным. Для других любить отечество — значит любить и держаться Бенкендорфа, Чернышева, Клейнмихеля и (подобное тому) прочих и прочего. Будто тот не любит отечество, кто скорбит о худых мерах правительства, а любит его тот, кто потворствует мыслью, совестью и действием всем глупостям и противозаконностям людей облеченных властью? Можно требовать повиновения, но нельзя требовать согласия» (с. 276).
«У нас запретительная система господствует не в одном тарифе, но во всем. Сущность почти каждого указа есть воспрещение чего-нибудь. Разрешайте же, даруйте иногда хоть ничтожные права и малозначительные выгоды, чтобы по губам чем-нибудь сладким помазать. Дворянская грамота, дарованная Екатериною, не отяготительна, не разорительна для самодержавной власти, но и ее приняли как благодеяние. А вы и этот медный грош обрезали. Власть должна быть сильна, но не досадлива» (с. 281).
Интересный вопрос: а как должно выглядеть это сочинение Вяземского на самом деле? Вяземский почти всю жизнь вёл записи в разных записных книжках, причём по непонятной системе: бросал одну, начинал другую, возвращался к первой и т. д. Это не дневник, не записи в хронологическом порядке. Потом Вяземский издавал некоторые записи, редактируя их перед публикацией. Потом в посмертном ПСС были опубликованы записи в трёх томах без всякого порядка. Потом были издания в СССР: издание избранных записей 1929 года и издание записей до 1848 года в «Литпамятниках». Так какой вариант является настоящим сочинением Вяземского? У них даже названия разные: в ПСС — «Старая записная книжка», в «Литпамятниках» — «Записные книжки». Получается, как бы записные книжки Вяземского не издавались, это сочинение не только автора, но и редактора — или не столько автора?