Декабристы: избранные произведения

[dzatochnik]

Декабристы: Биографический справочник. — М., 1988.

Очень ценный справочник. Состоит из трёх частей. Первая: список всех декабристов, привлечённых к следствию. Вторая: дополнительный список декабристов, не привлечённых к следствию и выявленных позже. Третья: «Алфавит членам бывших злоумышленных тайных обществ», составленный Следственной комиссией в 1827 году. Все сведения о декабристах буду брать отсюда.

Избранные социально-политические и философские произведения декабристов. В 3 т. Т. 1. Северное общество. — М., 1951.

Предисловие в духе тогдашнего времени — соединение советского марксизма и позднесталинского национализма. По философским воззрениям декабристы делятся на материалистов-атеистов (Д. Якушкин, П. Борисов, А. Барятинский, Н. Крюков, И. Горбачевский, С. Семёнов, И. Анненков, В. Раевский, Н. Репин, И. Иванов, В. Бечаснов и др.), материалистов-деистов (П. Пестель, А. Бестужев, Н. Бестужев, П. Выгодовский, К. Рылеев, Н. Тургенев, С. Кашкин и др.), верующих (П. Бобрищев-Пушкин, Е. Оболенский, Розен, Басаргин, Нарышкин, братья Беляевы, Киреев, Шимков, «всего 13-15 человек из 100..., сосланных в Читу») (с. 45).

Дмитрий Якушкин. Участник войны 1812 года и заграничных походов, один из основателей Союза спасения, член Союза благоденствия, в декабре 1825 года участник подготовки восстания в Москве.

Записки. — Фрагмент мемуаров от войны 1812 года до восстания. Влияние войны 1812 года: «Война 1812 года пробудила народ русский к жизни и составляет важный период в его политическом существовании» (с. 97). «В 13-м году император Александр перестал быть царем русским и обратился в императора Европы» (с. 98). «Теперь было невыносимо смотреть на пустую петербургскую жизнь и слушать болтовню стариков, выхваляющих все старое и порицающих всякое движение вперед. Мы ушли от них на 100 лет вперед» (с. 99). Попытка освободить своих крестьян без земли: и управляющий против, крестьяне против, и министр внутренних дел против (с. 102, 117, 119, 121-123). «Граф Аракчеев, когда у него спрашивали о цели военных поселений, всякий раз отвечал, что это не его дело и что он только исполнитель высочайшей воли»: (с. 106). Идея убить Александра I и выход из Тайного Общества из-за нерешительности других (с. 107-108). «Теперь покажется невероятным, чтобы вопросы, давно уже порешенные между образованными людьми, 38 лет тому назад были вопросами совершенно новыми даже для людей, почитаемых тогда образованными» (с. 109). «В это время мы страстно любили древних: Плутарх, Тит Ливии, Цицерон, Тацит и другие — были у каждого из нас почти настольными книгами» (с. 110). Плохие дороги: «Персидский посланник, проезжая Смоленской губернией, уверял, что и в самой Персии не существует таких скверных дорог, как в России»: (с. 112). «Пестель всегда говорил умно и упорно защищал свое мнение, в истину которого он всегда верил, как обыкновенно верят в математическую истину; он никогда и ничем не увлекался. Может быть в этом-то и заключалась причина, почему из всех нас он один в течение почти 10 лет, не ослабевая ни на одну минуту, усердно трудился над делом Тайного Общества» (с. 113). Михаил Орлов «бывши человеком неглупым, — в суждениях своих ему редко удавалось попасть на истину. Он почти всегда становился к ней боком, вследствие чего в разговорах, в которых обсуживался какой- нибудь не совсем пошлый предмет, он почти никогда не подвизался с успехом» (с. 130). «В общежитии Пушкин был до чрезвычайности неловок и при своей раздражительности легко обижался каким-нибудь словом, в котором решительно не было для него ничего обидного. Иногда он корчил лихача, вероятно вспоминая Каверина и других своих приятелей-гусаров в Царском Селе; при этом он рассказывал про себя самые отчаянные анекдоты, и все вместе выходило как-то очень пошло. Зато заходил ли разговор о чем-нибудь дельном, Пушкин тот- час просветлялся. О произведениях словесности он судил верно и с особенным каким-то достоинством. Не говоря почти никогда о собственных своих сочинениях, он любил разбирать произведения современных поэтов и не только отдавал каждому из них справедливость, но и в каждом из них умел отыскать красоты, каких другие не заметили. <...> Вообще Пушкин был отголосок своего поколения, со всеми его недостатками и со всеми добродетелями» (с. 131-132). «В это время свободное выражение мыслей было принадлежностью не только всякого порядочного человека, но и всякого, кто хотел казаться порядочным человеком» (с. 143-144). Разрыв между поколениями декабристов: «Ни Орлов, ни я, мы никого не знали лично из членов, действовавших 14 декабря» (с. 150).

Что такое жизнь? — Философский трактат в духе материализма.

Гавриил Батеньков. Участник войны 1812 года и заграничных походов, член Северного общества.

Развитие свободных идей. — «Первые мысли о выгодах свободного правления и привязанность к оному, как обыкновенно бывает, получил я во время обучения истории. Древние греки и римляне с детства сделались мне любезны» (с. 173). С Владимиром Раевским «в первый раз осмелился я говорить о царе, яко о человеке, и осуждать поступки с нами цесаревича. В Сибири, моей родине, сие не бывает» (с. 173). После войны в Сибири: «Там нечем было заняться кроме наук» (с. 174). «Я видел в Сперанском человека необычайного ума и твердости... В случае распоряжений высшего правительства, кои представлялись ему несообразными, обыкновенно говаривал: чудаки» (с. 175). Аракчеев: «граф мне понравился, я научился у него твердости, точности и решительности» (с. 176).

Обозрение государственного строя. — Критика системы госуправления.

Из показаний. — «Тайное Общество наше отнюдь не было крамольным, но политическим. Оно, выключая разве немногих, состояло из людей, коими Россия всегда будет гордиться. <...> Покушение 14 декабря не мятеж..., но первый в России опыт революции политической, опыт почтенный в бытописаниях и в глазах других просвещенных народов» (с. 185).

Николай Тургенев. Финансист, член Ордена русских рыцарей и Союза благоденствия, один из основателей Северного общества.

Из «Дневников». — «Кто смотрит на Христа, как на человека, тот, конечно, его более любит, нежели тот, кто смотрит на него, как на бога» (с. 194). «Меня гнетет, уничтожает мысль, что я при жизни своей не увижу Россию свободною на правилах мудрой конституции. При всяком добром намерении, т[ак] ск[азать], падают руки, когда вспомню, что я осужден прожить вторую половину своего века в том же порядке вещей, который существовал доселе. Это печально, грустно, ужасно, унизительно!» (с. 195). Желание улучшить жизнь своих крестьян, как у Пьера Безухова (с. 197-200). Попытка Якушкина освободить крестьян: «Якушкин, приезжавший сюда для того, чтобы получить позволение (!) сделать своих мужиков вольными, не успел в своем предприятии. Министр внутренних дел сказал ему, что мужики должны быть отпускаемы на волю не иначе, как с землею. Из таких отзывов, в которых видна или самая тупая нерассудительность, или неохота к освобождению, — что можно заключать для будущего!» (с. 208). «В чужих краях трудно быть, между прочим, оттого, что Россию понимают здесь весьма отдаленною от образованности европейской, может быть, более, нежели в самом деле. Неприятно видеть себя в таком положении. Но сколько предметов и людей в России, свидетельствующих варварство! И их не видеть — есть выгода» (с. 213).

О крестьянах. — Необходимость отмены крепостного права.

Мысли о составлении общества. — «Нельзя не согласиться, что соединение воедино нескольких русских, любящих Отечество, любящих его славу и его благополучие, верных правилам чести, верных своим обязанностям, что такое соединение может быть не без пользы для России» (с. 223).

В Тайном обществе. — «Меня занимали исключительно бедствия русского народа, жестокость, гнусность и нелепость крепостного права» (с. 226).

Владимир Штейнгейль. Участник войны 1812 года и заграничных походов, член Северного общества.

О легкой возможности уничтожить существующий в России торг людьми. — «Венценосные благодетели европейских народов вступились сами за права человечества и ясно восстали против варварской торговли неграми. Россия, между тем, несет еще праведную укоризну от всей просвещенной Европы за постыдную перепродажу людей, в ней существующую» (с. 235).

Устав Союза благоденствия

«Создание имеет цель, к коей клонятся все законы природы; первая же нам видимая есть общее сохранение существ» (с. 239). «Первый естественный закон есть соблюдение блага общего» (с. 239). Цель Союза — распространение нравственности и просвещения (с. 241). Принимаются «дворяне, духовные, купцы, мещане и вольные люди, кои... исповедуют христианскую веру», но не иностранцы и не женщины (с. 246). Понимание важности вакцинации: «Прививанье коровьей оспы, как важная предосторожность к сохранению жизни младенцев» (с. 263). Попытка создать то, что называется гражданское общество. В то время оно было невозможно, в пореформенной России потихоньку начало создаваться и было уничтожено большевиками, которые считали себя наследниками декабристов, а потом...

Александр Улыбышев. Музыкальный критик, член «Зелёной лампы».

Письмо к другу в Германию. — Сатирическое описание петербургского высшего света. «Посещая свет в этой столице, хотя бы совсем немного, можно заметить, что большой раскол существует тут в высшем классе общества. Первые, которых можно назвать правоверными (погасильцами), — сторонники древних обычаев, деспотического правления и фанатизма, а вторые — еретики, защитники иноземных нравов и пионеры либеральных идей»;(с. 279).

Сон. — Утопия. Религия без священников (с. 289). Народное ополчение вместо армии (с. 291-292). «Я собирался перейти мост, как внезапно меня разбудили звуки рожка и барабана и вопли пьяного мужика, которого тащили в участок. Я подумал, что исполнение моего сна еще далеко...» (с. 292).

Никита Муравьёв. Участник заграничных походов, один из основателей Союза спасения, член Союза благоденствия и Северного общества.

Проект Конституции. — «Все народы европейские достигают законов и свободы. Более всех их народ русский заслуживает и то и другое. Но какой образ правления ему приличен? <...> Федеральное или Союзное Правление» (с. 295, 296). Представительная демократия и разделение властей (с. 296, 300). Отмена крепостного права: «раб, прикоснувшийся земли Русской, становится свободным (с. 298, 301). «Император есть: верховный чиновник российского правительства» (с. 316). «Женщины не наследуют императорской власти и не доставляют никому на оную права посредством брака» (с. 320).

Любопытный разговор. — «Ты свободен делать все то, что не вредно другому. Это твое право» (с. 330).

Об «Истории» Карамзина. — «Горе стране, где все согласны. Можно ли ожидать там успехов просвещения? Там спят силы умственные; там не дорожат истиною» (с. 333). «Смотреть на историю единственно, как на литературное произведение, есть уничижать оную. Мудрому историку мы простим недостаток искусства; красноречивого осудим, ежели не знает основательно того, о чем повествует» (с. 336).

Константин Торсон. Участник войны 1812 года, член Северного общества.

Рассуждение о Конституции. — Поправки к проекту Конституции Н. Муравьёва.

С. Трубецкой. Участник войны 1812 года и заграничных походов, член Союза спасения.и Союза благоденствия, один из руководителей Северного общества, в декабре 1825 года избран диктатором, но в восстании не участвовал.

Из «Записок». — Создание Тайного Общества: Пестель, Никита Муравьёв, Сергей Шипов, Трубецкой (с. 357). «При первом общем заседании... Пестель поселил в некоторых членах некоторую недоверчивость к себе; в прочитанном им вступлении он сказал, что Франция блаженствовала под управлением комитета общественной безопасности. Восстание против этого было всеобщее, и оно оставило невыгодное для него впечатление» (с. 357-358).

Манифест. — Об отмене крепостного права и т. д.

Михаил Фонвизин. Племянник писателя, участник войны 1812 года и заграничных походов, член Союза спасения и Союза благоденствия, в декабре 1825 года участник подготовки восстания в Москве.

Из «Записок». — Влияние войны 1812 года и заграничных походов (с. 371). «Аракчеев говаривал, что военные поселения выдуманы не им, что он сам, не одобряя этой меры, приводит ее в исполнение, как священную для него волю государя и благодетеля своего...» (с. 373).

Из показаний. — «Свободный образ мыслей получил... из прилежного чтения Монтескю, Райналя и Руссо, также древней и новейшей истории, изучением которой занимался я с особенною охотою» (с. 385).

Иван Пущин. Лицейский друг Пушкина, судья, член «Священной артели», Союза спасения, Союза благоденствия, Северного общества, участник восстания на Сенатской площади.

Из «Записок о Пушкине». — Почему Пушкина не принимали в тайное общество? «Подвижность пылкого его нрава, сближение с людьми ненадежными пугали меня» (с. 390). «Почему же помимо меня никто из близко знакомых ему старших наших членов не думал об нем? Значит, их останавливало то же, что меня пугало: образ его мыслей всем хорошо был известен, но не было полного к нему доверия» (с. 392). Слова Пушкина: «Может быть, ты и прав, что мне не доверяешь. Верно, я этого доверия не стою, — по многим моим глупостям» (с. 393).

Из показаний. — Якобы принят в тайное общество неким Беляевым, ныне покойным (с. 396). На самом деле, Беляев — выдуманное лицо, чтобы не выдавать Ивана Бурцова (с. 398-399). Декабристы были ужасные конспираторы.

Александр Пушкин. Не был членом тайных обществ, не участвовал в восстании, но многие его стихи имели «революционизирующее значение» (комментарии, с. 698). Можно сколько угодно спорить о взглядах Пушкина, но он сам себя вписал в ряды заговорщиков в Десятой главе «Евгения Онегина». Срифмовал своё имя с именем потенциального цареубийцы: «Читал свои Ноэли Пушкин, // Меланхолический Якушкин, // Казалось, молча обнажал // Цареубийственный кинжал».

Стихи: «Вольность», «К Чаадаеву», «Сказки (Noel)», «Деревня», «На Аракчеева», «Кинжал», «Гавриилиада», Десятая глава «Евгения Онегина».

Письмо об атеизме. — «Читая Шекспира и Библию, Святый дух иногда мне по сердцу, но предпочитаю Гёте и Шекспира. Ты хочешь знать, что я делаю: — пишу пестрые строфы романтической поэмы,— и беру уроки чистого Афеизма. Здесь Англичанин, глухой Философ, единственный умный Афей, которого я еще встретил. Он исписал листов 1 000, чтобы доказать, qu'il ne peut exister d'etre intelligent Createur et regulateur [что не может существовать существа разумного, создателя и правителя], мимоходом уничтожая слабые доказательства бессмертия души. Система не столь утешительная, как обыкновенно думают, но, к несчастию, более всего правдоподобная» (с. 421). — За это письмо, вскрытое на почте, Пушкин был отправлен из южной ссылки в северную.

Евгений Оболенский. Член Союза благоденствия и Северного общества, участник восстания на Сенатской площади.

Письмо к другу в духе сентиментализма и фрагмент из показаний.

Николай Бестужев. Член Северного общества, участник восстания на Сенатской площади.

Письмо С. Болконскому. — О книге Н. Тургенева: «Я так зол, что даже раздумал и писать на него возражения. Иностранцу простительно не знать России и позволительно не видать в ней хорошего, но русскому, но тому, кто посвятил себя на жертву идее желания добра своему отечеству, надобно строго вникнуть в постановления его и разобрать сначала их, но не таким односторонним образом, как делает это Н. И., и не писать a priori в своем кабинете, да еще в Париже, конституции для России, тогда как опыты и горькие опыты всей Европы — у него под глазами: что конституции a priori никуда не годятся» (с. 442-443); «он видит только одно: свой приговор верховного уголовного суда, и всеми жалкими средствами старается доказать свою невинность... Видно, в характере русских не только не хвастаться своими добрыми делами, — но даже отпираться от них. Растопчин защищается от сожжения Москвы; Тургенев, перед лицом всей Европы, не говоря уже о нас, его товарищах, отрекается от звания либерала, от участия в деле, которое теперь стало делом всей Европы, и старается доказать, что какой-то аристократ благомыслящий! И вследствие этого предлагает свой проект об освобождении крестьян; — и какой жалкий проект!» (с. 444).

Александр Бестужев (Марлинский). Писатель, член Северного общества, участник восстания на Сенатской площади.

Взгляд на старую и новую словесность в России. — История русской литературы с краткими характеристиками писателей 18-го и нач. 19-го веков. «С Жуковского и Батюшкова начинается новая школа нашей поэзии. <...> Александр Пушкин вместе с двумя предыдущими составляет наш поэтический триумвират» (с. 458, 459). О поэтессах: «Еще некоторые из соотечественниц наших бросали иногда блестки поэзии в разных журналах, и хотя пол авторов можно было угадать без подписи их имен, но мы должны быть признательны за подобное снисхождение, мы должны радоваться, что наши красавицы занимаются языком русским, который в их устах получает новую жизнь, новую прелесть. Они одни умеют избрать средину между школьным и слишком обыкновенным тоном, смягчить и одушевить каждое выражение» (с. 463). О прозе: «невольно останавливаешься, дивясь безлюдью сей стороны, — что доказывает младенчество просвещения. Гремушка занимает детей прежде циркуля: стихи, как лесть слуху, сносны даже самые посредственные; но слог прозы требует не только знания грамматики языка, но и грамматики разума» (с. 464).

Взгляд на русскую словесность в течение 1824 и начале 1825 годов. — «...Рукописная комедия г. Грибоедова «Горе от ума», феномен, какого не видали мы от времени «Недоросля» (с. 477).

Об историческом ходе свободомыслия в России (письмо Николаю I). — «Наконец, Наполеон вторгся в Россию, и тогда-то народ русский впервые ощутил свою силу, тогда-то пробудилось во всех сердцах чувство независимости, сперва политической, а впоследствии и народной. Вот начало свободомыслия в России» (с. 491).

Из показаний. — «Что же касается до рукописных русских сочинений, они слишком маловажны и ничтожны для произведения какого-либо впечатления. Мне же не случилось читать из них ничего, кроме: о необходимости законов (покойного Фон-Визина), двух писем Михаила Орлова к Бутурлину и некоторых блесток А. Пушкина стихами» (с. 498). — Ср. с высказыванием о Грибоедове выше.

Пётр Каховский. Член Северного общества, участник восстания на Сенатской площади, один из пятерых казнённых.

Из писем. — Письма Николаю I после ареста. «Мы не составлялись в обществе, но совершенно готовые в него лишь соединялись» (с. 501). «Несправедливо донесли вашему превосходительству, будто бы при восстании прошлого 14-го числа декабря месяца кричали: да здравствует конституция, и будто народ спрашивал, что такое конституция, не жена ли его высочества цесаревича? Это забавная выдумка! Мы очень знали бы заменить конституцию законом и имели слово, потрясающее сердца равно всех сословий в народе: свобода! Но нами ничто не было провозглашаемо, кроме имени Константина» (с. 506-507). «Я никогда ничего не желал себе, а принадлежу благу общему и всегда готов запечатлеть любовь мою к человечеству последней каплей крови моей. Намерения мои были чисты... Я не способен никому изменять; я не изменял и обществу, но общество само своим безумием изменило себе» (с. 509). «Поверьте, не солдаты составляют силу и опору тронов, и те обманываются, которые думают, что можно оградить себя штыками. Нет, добрый государь! ради бога, ради блага человечества, собственного вашего блага оградите себя и отечество законом. Вам предстоит славное поприще! Дайте права, уравновесьте их и не нарушайте; водворите правосудие, откройте торговлю, не иссушайте бесполезно источники богатства народного, покровительствуйте истинное просвещение, и вы соделаетесь другом и благотворителем народа доброго» (с. 512).

Из показаний. — «С детства изучая историю греков и римлян, я был воспламенен героями древности» (с. 516).

Кондратий Рылеев. Поэт, участник заграничных походов, член Северного общества, участник восстания на Сенатской площади, один из пятерых казнённых.

Стихи.

Письма. — Пушкину: «Чванство дворянством непростительно, особенно тебе. На тебя устремлены глаза России; тебя любят, тебе верят, тебе подражают. Будь поэт и гражданин» (с. 550).

Отрывки и заметки. — «Прежде нравственность была опорою свободы, теперь должно ею быть просвещение, которое вместе с тем род человеческий снова должно привести к нравственности» (с. 559).

Приложения

А. Боровков. Свод показаний членов злоумышленного общества о внутреннем состоянии государства. — Обобщение показаний декабристов, написанное чиновником Следственной комиссии. Влияние войны 1812 года: «Наполеон вторгся в Россию, и тогда народ русский ощутил свою силу, тогда пробудилось во всех сердцах чувство независимости, сперва политической, а впоследствии и народной. Вот начало свободомыслия в России» (с. 567). Влияние воспитания, которое «само правительство давало юношеству. Оно само, как млеком, питало их свободомыслием» (с. 568). Далее описание недостатков госуправления, которому Николай I не внял.

Е. Фон-Брадке. О военных поселениях. — Очерк, написанный сотрудником Аракчеева. «Если теперь спросить: были ли военные поселения плодом мудрости и человеколюбия, сделали они солдата счастливее и его семейные отношения разумнее, доставили они государству опору, ратующую за свой очаг силу и сократили ли они огромные затраты на содержание действующих армий, — то на все эти вопросы приходится отвечать решительным «нет» (с. 577).

Восстание Семёновского полка. — Три документа: фрагмент из «Записок» декабриста Николая Лорера, очерк декабриста Петра Свистунова, антиправительственные прокламации 1820 года неизвестного авторства.

А. Куницын. Энциклопедия прав. — Курс лекций преподавателя Царскосельского лицея (в записи Горчакова), которые имели большое влияние на декабристов. Идеи Просвещения: естественные права, общественный договор, разделение властей... Всё это теперь оформлено в законах многих государств, но мало кем понято и принято.

Д. Свербеев. Из «Записок». — Фрагмент из мемуаров друга декабристов, потом западников и славянофилов. Декабрист Степан Семёнов «замечателен был, кроме познаний, строгою диалектикою и неумолимым анализом всех, по его мнению, предрассудков, обладал классическою латынью и не чужд был древней философии. Он всею душою предан был энциклопедистам XVIII века; Спиноза и Гоббес были любимыми его писателями» (с. 655). Случайный фрагмент случайного мемуариста заканчивает первый том.

Избранные социально-политические и философские произведения декабристов. В 3 т. Т. 2. Южное общество. — М., 1951.

Павель Пестель. Участник войны 1812 года и заграничных походов, член Союза спасения и Союза благоденствия, основатель Южного общества, один из пятерых казнённых.

Практические начала политической экономии. — Идеи тогдашних экономистов — Адама Смита и др. «Никогда промышленность и торговля не будут процветать в той стране, где рабочими будут или иностранцы, или рабы» (с. 15). Постепенное освобождение крестьян (с. 17-18): «Разница между рабом и свободным фермером велика. Трудно уничтожить ее одним росчерком пера. Раб предварительно должен пройти несколько промежуточных этапов, прежде чем достигнет положения свободного фермера» (с. 17). «Фабрики открывают новый источник богатств, не зависящих от земельной собственности, источник богатств, который делает художника гражданином всех стран и распространяет дух независимости и свободы. Земледелие, напротив, утверждает самый точный принцип собственности и неравенства и покровительствует рабству. Свободные искусства — живопись, скульптура, архитектура — много выигрывают от прогресса фабрик, для которых они работают. Химия, механика, ботаника, физика находят здесь объект, достойный своих изысканий, и даже философские науки суть изыскания о природе народного богатства, которое возрастает на их глазах. Наконец, благосостояние, распространяемое фабрикантами среди всех классов населения, непременно порождает покровителей искусств и наук. Италия при Медичи, Голландия в счастливые дни свободы, Франция при Кольбере, Англия в настоящее время свидетельствуют, что эпоха процветания фабрик была также и временем прогресса искусств и наук вообще» (с. 62). Декабристы не были утопистами, они предлагали капитализм, но не ради обогащения, а ради развития общества и человека.

Русская Правда. — Как в лекциях Куницына, общественный договор: «Правительство имеет обязанность распоряжать общим действием и избирать лучшие средства для доставления в государстве благоденствия всем и каждому. А посему имеет оно право требовать от народа, чтобы оный ему повиновался. Народ же имеет обязанность правительству повиноваться; но зато имеет право требовать от правительства, чтобы оно непременно стремилось к общественному и частному благоденствию» (с. 77). В отличие от Конституции Муравьёва, устройство не федеративное, а «неразделимое», то есть унитарное (с. 89 и сл.). Отмена крепостного права: «Обладать другими людьми... есть дело постыдное, противное человечеству, противное законам естественным, противное святой вере христианской, противное, наконец, заповедной воле всевышнего, гласящего в священном писании, что люди перед ним все равны и что одни деяния их и добродетели разницу между ними поставляют. И потому не может долее в России существовать позволение одному человеку иметь и называть другого своим крепостным. Рабство должно быть решительно уничтожено, и дворянство должно непременно отречься от гнусного преимущества обладать другими людьми» (с. 101). Представительная демократия: «Великая мысль о представительном правлении возвратила гражданам право на участие в важных государственных делах» (с. 143). Неприкосновенность личности: «Никто из граждан не должен свободы быть лишен и под стражу посажен иначе, как законным образом и законным порядком» (с. 148). Верховенство закона: «Повиновение законам есть вещь священная, и никто в целом государстве не может от сей непременной обязанности быть уволен. Законы сделаны для всех, и все им подвластными состоят. Никто свыше законов считать себя не может» (с. 152). Призывная армия, но с большим сроком службы: «Все молодые люди, имеющие 20 лет от рождения, подлежат рекрутскому набору... Рекруты поступают в военную службу на 15 лет» (с. 153). Запрет частных учебных заведений (с. 154) и частных обществ, открытых и тайных (с. 155).

Из показаний. — «Все газеты и политические сочинения так сильно прославляли возрастание благоденствия в Северных Американских Соединенных Штатах, приписывая сие государственному их устройству, что сие мне казалось ясным доказательством в превосходстве республиканского правления... Я воспоминал блаженные времена Греции, когда она состояла из республик, и жалостное ее положение потом. Я сравнивал величественную славу Рима во дни республики с плачевным ее уделом под правлением императоров. История Великого-Новгорода меня также утверждала в республиканском образе мыслей» (с. 166). Споры в Тайном обществе о форме правления: «когда дело дошло до Тургенева, тогда он сказал по-французски: Le president — sans phrases, то-есть: президент без дальних толков. В заключение приняли все единогласно республиканское правление... Но так как вообще в Союзе с самого его начала до самого конца ни одно правило не было постоянным образом в действии и ни одна мысль не была постоянным образом в памяти членов и весьма часто то, что сегодня было решено, завтра опять поступало на суждение и спор, то и нельзя никак удостоверительно сказать, какой образ правления Союз в самом деле, наконец, бы избрал» (с. 170). «Происшествия 1812, 13, 14 и 15 годов, равно как предшествовавших и последовавших времен, показали столько престолов низверженных, столько других постановленных, столько царств уничтоженных, столько новых учрежденных, столько царей изгнанных, столько возвратившихся или призванных и столько опять изгнанных, столько революций совершенных, столько переворотов произведенных, что сии происшествия ознакомили умы с революциями, с возможностями и удобностями оные производить. К тому же имеет каждый век свою отличительную черту. Нынешний ознаменовывается революционными мыслями. От одного конца Европы до другого видно везде одно и то же, от Португалии до России, не исключая ни единого государства, даже Англии и Турции, сих двух противуположностей. То же самое зрелище представляет и вся Америка. Дух преобразования заставляет, так сказать, везде умы клокотать... Вот причины, полагаю я, которые породили революционные мысли и правила и укоренили оные в умах» (с. 175). Никита Муравьёв «доставил ко мне часть сей конституции, извещая, что пишет оную в монархическом смысле не потому, чтобы он монархического правления держался более, чем республиканского, ибо он был в 1820 году один из тех членов, которые наиболее в пользу сего последнего говорили, но для того, чтобы сблизиться с понятиями вновь вступающих в общество членов» (с. 181). «Справедливо, что я... говорил о невозможности и о нежелании моем быть членом Временного правления; справедливо и то, что я говорил, что по окончании революции пойду в монахи в Киево-Печерскую лавру» (с. 186).

Сергей Муравьёв-Апостол. Участник войны 1812 года и заграничных походов, один из основателей Союза спасения и Союза благоденствия, член Южного общества, руководитель восстания Черниговского полка, один из пятерых казнённых.

Православный катехизис. — Прокламация для солдат. «Вопрос. Что же, наконец, подобает делать христолюбивому российскому воинству? — Ответ. Для освобождения страждущих семейств своих и родины своей и для исполнения святого закона христианского, помолясь теплою надеждою богу, поборающему по правде и, видимо покровительствующему уповающим твердо на него, ополчиться всем вместе против тиранства и восстановить веру и свободу в России» (с. 193). Во время восстания Черниговского полка не подействовала (см. ниже).

Из показаний. — «Трехлетняя война, освободившая Европу от ига Наполеонова; последствие оной: введение представительного правления в некоторые государства; сочинения политические, беспрестанно являющиеся в сию эпоху и читаемые с жадностью молодежью; дух времени, наконец, обративший умы к наблюдению законов внутреннего устройства государств, — вот источники революционных мнений в России. Молодые люди, занимавшиеся сими предметами, вскоре восчувствовали желание видеть в отечестве своем представительное устройство, сообщили друг другу свои мнения, соединились единством желаний, и вот зародыш тайного общества политического» (с. 198-199). «Я не помню, чтобы я когда объявлял словесно, чтобы прямая цель, открытая мне при самом вступлении моем в общество, состояла в убийстве государя, а напротив того, я помню, что в сделанных уже мною показаниях я объяснил, что первоначальная цель общества была введение в России конституционного правления» (с. 199). Во время восстания Черниговского полка: «Приметив же, что прочтение катехизиса произвело дурное впечатление на солдат, я решился снова действовать во имя великого князя Константина Павловича» (с. 217). «Грибоедов был действительно в то же самое время в Киеве..., если я не ошибаюсь, он ехал из Москвы в Грузию, где он имеет должность. Я с ним тут познакомился таким образом, что он знает, что я Муравиев, а я, что он Грибоедов. Об обществе же ни слова не было говорено между нами и он не член наш» (с. 219).

Письмо Батюшкову.

«Задумчив, одинокий...» — Единственное известное стихотворение С. Муравьёва-Апостола.

Михаил Бестужев-Рюмин. Член Южного общества, руководитель восстания Черниговского полка, один из пятерых казнённых.

Письмо Чаадаеву.

Автобиография. Данные о политическом обществе. Из январских показаний 1826 г. Из апрельских показаний 1826 г. Из майских показаний 1826 г. — «Первые либеральные мысли почерпнул я в трагедиях Вольтера, которые к моему несчастшо слишком рано попались мне в руки» (с. 235). «Пестель был уважаем в обществе за необыкновенные способности, но недостаток чувствительности в нем был причиною, что его не любили. Чрезмерная недоверчивость его всех отталкивала, ибо нельзя было надеяться, что связь с ним будет продолжительна. Все приводило его в сомнение и чрез это он делал множество ошибок. Людей он мало знал» (с. 251). «Грибоедов в общество принят не был по двум причинам...: 1) что, служа при Ермолове, он нашему обществу полезен быть не мог, 2) не зная ни истинного образа мыслей, ни харак тера Грибоедова, опасно было его принять в наше общество, дабы в оном не сделал он партии для Ермолова, в коем общество наше доверенности не имело» (с. 251-252). Попытка выгородить С. Муравьёва-Апостола: «Здесь повторяю, что пылким своим нравом, увлекая Муравьева, я его во все преступное ввергнул. <...> Одно только, на что он дал согласие прежде нежели со мной подружился — это на вступление в общество. Но как он характера недеятельного, и всегда имел отвращение от жестокостей, то Пестель часто меня просил то на то, то на другое его уговорить. К несчастию Муравьев имел слишком обо мне выгодное мнение, и верил мне гораздо более нежели самому себе» (с. 257).

Воззвание. — Прокламация для солдат.

Сергей Волконский. Участник войны 1812 года и заграничных походов, член Союза благоденствия и Южного общества.

Из «Записок». — Влияние заграничных походов: «Зародыш сознания, обязанностей гражданина сильно уже начал высказываться в моих мыслях и чувствах, причиной чего были народные события 1814 и 1815 гг., которых я был свидетелем, вселившие в меня, вместо слепого повиновения и отсутствия всякой самостоятельности, мысль, что гражданину свойственны обязанности отечественные, идущие, по крайней мере, наряду с верноподданническими» (с. 263). Отношение к США: «...Я... имел твердое намерение ехать за границу, имея в виду, как и в 14-м году, не только объехать и изучить многое в Европе, но и посетить Америку — тогда образцовый по своему гражданственному быту край...» (с. 264). «В это время у нас в России ненависть к Франции, порожденная нашими военными поражениями в войнах 1805, 1806 и 1807 гг., вовсе исчезла; кампании 12-го года и последующих 13 и 14 гг. подняли наш народный дух, сблизили нас с Европой, с установлениями ее, порядком управления и народными гарантиями; противоположность нашего государственного быта, ничтожество наших народных прав, скажу, гнет нашего государственного управления — резко выказались уму и сердцу многих» (с. 264-265). «Избранный мною путь привел меня в Верховный уголовный суд, в Сибирь, в каторжную работу и к тридцатилетней жизни в ссылке и тем не менее ни от одного слова своего и сейчас не откажусь...» (с. 265). Пестель: «С самого начала моего знакомства, я мог оценить великие дарования, пылкое чувство к делу и стойкость характера Пестеля; хотя Юшневский имел также два первых упомянутых о Пестеле качества, но не было в нем ни силы воли, ни неуклонной настойчивости Пестеля» (с. 266). «В это же время положено было, что цареубийство должно быть в Южной думе принято основным правилом, как для старых, так и при приеме новых членов. Эта мера в основании своем имела не безусловное приведение в действительность, но была как бы обуздывающим предохранительным средством от удаления членов из общества: согласие на такую меру не давало уже возможности к выходу; удаление же из членов общества не уменьшало полной ответственности за первоначальное согласие» (с. 271). «...Полагаю обязанностью оспаривать убеждение, тогда уже вкравшееся между членами общества и как-то доныне существующее, что Павел Иванович Пестель действовал из видов тщеславия и искал при удаче захватить власть, а не имел целью чистые общие выгоды, — мнение, обидное памяти того, кто принес свою жизнь в жертву общему делу» (с. 275). О книге Николая Тургенева: «Отдавая ему полную справедливость, как постоянному защитнику словом и делом уничтожения крепостного права в России, не могу и не должен утаить, что высказанное им, даже в печати, уверение, что он не участвовал в тайном обществе и не был его членом, есть явная ложь. В ежегодные мои поездки в Петербург, как я выше сказал, по делам общества, я не только имел с ним свидания и разговоры, но было постановлено Южной думой давать ему полный отчет о наших действиях, и он Южной думой почитался, как усерднейший деятель, и был одним из учредителей тайного общества» (с. 277). Доносчики Витт, Бошняк, Майборода, Шервуд (с. 279-285): «Шервуд, получивший вдобавок к своей фамилии прозвище «Верный», в обществе, даже петербургском, иначе не назывался, как «скверный»; он был переведен в лейб-драгунский полк, но товарищи его чуждались и прозвали собачьим именем «фиделька» (с. 384-385); «Майборода, выдвинутый по службе через свой донос..., был предметом презрения своих сослуживцев в полку; он вышел подполковником в армию на Кавказ и, несмотря на поддержку начальства, был, как и Шервуд, везде презираем»; «О Бошняке не имею сведений, но безгласность о его жизни также служит поводом к заключению моему, что он от содействия с Виттом не пожал явных выгод»; «О самом Витте скажу, что этот человек во всю свою жизнь сумел вывернуться из всего этого безукоризненно, под личиною преданности, тогда как поводом к его действиям была не преданность, а средство выпутаться этой услугой из затруднительной ответственности по растрате значительных сумм по южному военному поселению» (с. 385).

Михаил Орлов. Участник войны 1812 года и заграничных походов, один из основателей Ордена русских рыцарей, член Союза благоденствия.

Приказы по 16-й дивизии. — Гуманное обращение с солдатами в качестве меры по борьбе с дезертирством: «Я почитаю великим злодеем того офицера, который, следуя внушению слепой ярости, без осмотрительности, без предварительного обличения, часто без нужды и даже без причины употребляет вверен- ную ему власть на истязание солдат» (с. 298); «В Охотском пехотном полку гг. майор Вержейский, капитан Гимбут и прапорщик Понаревский жестокостями своими вывели из терпения солдат. Общая жалоба нижних чинов побудила меня сделать подробное исследование, по которому открылись такие неистовства, что всех сих трех офицеров принужден представить я к военному суду. Да испытают они в солдатских крестах, какова солдатская должность. Для них и для им подобных не будет во мне ни помилования, ни сострадания» (с. 299-300). За наказания жестоких офицеров и за устройство школ для солдат Орлова отстранили от командования дивизией (комментарии, с. 358-359).

Письма. — Вяземскому о Пушкине: «этот молодой человек сделает много чести русской словесности» (с. 302). Историку Бутурлину: «Нет никого на свете, который бы более меня привязан был чувством к славе отечества. Но не время теперь самим себя превозносить» (с. 305); «Одно поверхностное созерцание на карте обширности сего государства, одно определение неприкосновенных наших границ, один взгляд на историю Карла XII и Наполеона должны привести в трепет всех тех, которые посмеют в пределах наших вести наступательную войну. Но что справедливо в сем отношении, не столь явственно для меня, коль скоро честолюбие побудит нас искать новых приобретений и дальнейших завоеваний» (с. 306). Война 1812 года: «Мы сражались против целой Европы, но целая Европа ожидала от наших усилий своего освобождения. Вспомни согласие общих желаний, вспомни благотворное содействие всех благомыслящих людей, когда наши войска, переходя из земли в землю, основывали везде возрождение народов. Тогда-то мы были сильны, тогда-то мы были страшны общему врагу, ибо под знаменами нашими возрастало древо общего освобождения...» (с. 307).

Записка о тайных обществах. — Оправдательная записка для Николая I. «Мне кажется, я первый задумал в России план тайного общества. Это было в 1814 году. Я был тогда проникнут мыслью о том значении, которое Tugend-Bund приобрел в политике. С другой стороны, я воспринял слова императора Александра, которые он сказал в Париже: внешние враги сражены надолго, будем сражаться с врагами внутренними. С такими мыслями я вернулся в Россию» (с. 309). Далее — самооправдания.

Александр Поджио. Член Южного общества.

Из «Записок». — Жестокость офицеров (с. 323-326): «Солдат был собственною принадлежностью каждого. Били его и ефрейтор, и унтер-офицер, и фельдфебель, и прапорщик, и так далее до военачальника. Не было ему суда, и всякая приносимая жалоба вменялась ему в вину, и он наказывался, как бунтовщик» (с. 324). Следствие по делу декабристов: «Каким образом пояснить эти сознания, признания; эту чисто русскую откровенность, не допускающую коварной, вероломной цели в допросителях? Как объяснить, что люди чистейших чувств и правил, связанные родством, дружбой и всеми почитаемыми узами, могли перейти к сознанию на погибель всех других? Каким образом совершился этот резкий переход в уме, сердце этих людей, способных на все благородное, великодушное? Какие же тут затронуты были пружины, какие были пущены средства, чтобы достигнуть искомой цели: разъединить это целое, так крепко связанное, и разбить его на враждующие друг другу части? — Употреблялись пытки, угрозы, увещания, обещания и поддельные, вымышленные показания!» (с. 328). Декабристы и отмена крепостного права: «И если мы первые поклонились 19-му февраля перед верховным освободителем, то могли ли мы, декабристы, не видеть, как пророчески и государственно выступила тень Пестеля с Русской Правдою в руках?» (с. 331-332). Гражданин Пугачёв: «Пугачев! И можно ли пройти с обычным презрением к этой великой исторической личности и не остановиться и грустно, и задумчиво над этим гражданином-разбойником? Какое, скажет и не один, необходимо извержение искривленных понятий, чтобы дойти до сочетания таких слов! Гражданин, разбойник — Пугачев! <...> Могло ли не возмутить вас признание за Пугачевым права восстающего человека против насилия и не признать его потому-то именно и гражданином! Он возмечтал, хотел освобождения своего и своих миллионных братьев- рабов; начал, как гражданин, человечно и кончил, как разбойник, бесчеловечно! На ходу встретил он противников-разбойников и сам пошел, пошел путем кровавым. Его разбоям предшествовали разбои дикой власти...!» (с. 332).

Владимир Раевский. Участник войны 1812 года и заграничных походов, член Союза благоденствия, арестован в 1822 году.

Стихи.

О рабстве крестьян. — Моральные и экономические аргументы против крепостного права. Заключение: «Но патриотизм, сей светильник жизни гражданской, сия таинственная сила управляет мною. Могу ли видеть порабощение народа, моих сограждан, печальные ризы сынов отчизны, всеобщий ропот, боязнь и слезы слабых, бурное негодование и оже- сточение сильных — и не сострадать им?.. О Брут! О Вашингтон! Я не унижу себя, я не буду слабым бездушным рабом — или с презрением да произнесут имя мое ближние!..» (с. 369).

О существе законов Монтеские. — Конспект книги Монтескье «О духе законов». «Свойство деспотического правления требует крайнего повиновения. Здесь нет ни умеренности, ни соглашений, ни изменений, ни слов, ни замен, ни переговоров, ни представлений, нельзя предлагать ничего равного или лучшего. Человек есть тварь, повинующаяся твари, которая хочет. Люди имеют здесь один удел с бессловесными: внутреннее влечение, повиновение, казнь. Нельзя отговариваться природными чувствами: почтением к родителю, любовию к детям и женам, законами чести, здоровьем: приказ отдан и должен исполниться» (с. 372).

О солдате. — «В России военный класс составляет как бы отдельную часть народа. Другие законы, другие обязанности и совершенно другой образ мыслей отделяют его от гражданина» (с. 375). «Неизвестно, с каких времен водворилось самовластное право телесно наказывать солдат в русской армии; но известно то, что во времена Петра Великого и прежде без суда никто не имел права поднять руки на подчиненного — ни в одной статье строгого устава Петра Великого не разрешается самоуправие; во 2-й части § 33 и далее, строго под изгнанием из службы запрещается жестоко и часто наказывать солдат без важных причин... От Петра Великого до наших времен ни один закон не разрешил того, что противно и религии и природе. Уставом воинским Александра именно воспрещается всякое телесное наказание рекрут во время ученья» (с. 379). «Незаконные работы суть вторая угнетающая солдата пружина. Сенокосы, отделка домов, хуторов и проч., домашняя прислуга офицерам — послабляя устройство и истинную дисциплину, изнуряя и совершенно уничтожая нравственность, как бы омужичивает солдата. Сколь ни сильно воспрещено это в армии несколькими приказами императора, но солдат безмолвствует против начальника, а особливо сильного, ибо страх ему говорить воспрещает» (с. 380).

Вечер в Кишинёве. — Очень смешной разбор стихотворения Пушкина «Наполеон на Эльбе».

Письма. — Декабристу Охотникову: «Приказы Орлова, кажется, написаны были на песке! Вахтен при смотре разрешил не только унтер-офицерам, но и ефрейторам бить солдат палками до 20 ударов!!! и благородный порядок обратился в порядок палочный...» (с. 393).

Николай Крюков. Член Союза благоденствия и Южного общества.

Из показаний. — Смелое, просто безрассудное признание в атеизме: «Пылая любовию к человечеству, но не твердый в христианской религии, я смело шел вперед, стараясь опровергать мало-помалу все, что находил несогласным с тогдашним образом моих мыслей. Во-первых, отверг многие богослужебные обряды, как нелепые обычаи, питающие лишь суеверие. Потом стал сомневаться в ипостасной троице, как неудобопостижимой для ума человеческого. Всевышний, думал я, одарил нас разумом для распознания добра и зла; следовательно, это есть единственный светильник, которым должны мы руководствоваться в жизни сей; а потому первый долг наш состоит в том, чтобы просветить свой разум, очистив его от вредных предрассудков. Таким образом оправдывая все то, в чем хотел себя уверить, я отверзал двери к свободомыслию» (с. 400); «Чувствуя вполне бедственное состояние рабства и невежества, более и более убеждался в том, что одно лишь общее просвещение может соделать государство благополучным, и негодовал на религиозные предрассудки, препятствовавшие распространению оного. Надежда на будущую жизнь, думал я, отвращает от просвещения, питает эгоизм, способствует угнетению и мешает людям видеть, [что] счастие может обитать и на земле. Итак религия казалась уже мне более вредною, нежели полезною» (с. 400-401); «Долго не решался я отвергнуть бога; наконец, оживотворив материю и приписав все существующее в природе действию случая, потушил едва мелькавший свет чистой религии...» (с. 401).

Философские записи. — Просвещение как путь к счастью: «Приложим же старание о рассеянии мрака, препятствующего человеку смелыми стопами шествовать стезею истины. Внушим ему мужество и почтение к своему разуму. Да познает он свою сущность и законные права свои; да последует опыту, а не воображению, обманываемому самовластием, да отречется он от предрассудков своего младенчества, да основывает нравственность свою на природе, на своих потребностях, на существенных выгодах, доставляемых ему обществом, да отважится он любить самого себя; да печется о своем благе, соделывая благо других; словом, да будет он рассу- дительным и добродетельным, чтобы быть счастдивым в юдоли сей» (с. 405). Умеренность как путь к счастью: «Чем умереннее наши нужды, тем легче можем удовлетворять им, тем менее зависим от других, следовательно, тем мы благополучнее» (с. 411). Равноправие мужчин и женщин: «Но если вопросим историю, научающую нас познавать человека, то нельзя не согласиться, что разум женщин и мужчин совершенно одинаковы; разница же, которую мы примечаем, есть не что иное, как следствие воспитания. Будучи ограничена кругом домашнего хозяйства и семейственных обязанностей, женщина не может столько упражняться в науках и словесности, сколько мужчина» (с. 412). Научная основа: «Возможно ли соорудить здание, не имея материалов? Так точно невозможно было до сих пор составить правления, ибо наука общественная не доведена еще была до той степени, до которой теперь достигла. Все правления, до сих пор существовавшие, нехороши потому, что в состав материалов входили такие, которые вместо того, чтобы поддерживать здание, разрушали его. — Соорудим на прочном основании сие великолепное здание, и тогда мы можем быть уверены в его прочности» (с. 422-423).

Из «Записной книжки». — «Не от права обязанность, но от обязанности право проистекает: напр., от обязанности, каковую имеет государь, — стараться о благополучии народном, — рождается право, позволяющее ему наказывать за преступления» (с. 424). «Всякий человек, который пишет, может надеяться вразумить тех только, кто способен их понимать. Таким образом, полезнейшие творения не служат обыкновенно ни для вельмож, ни для простого народа; одни и другие совсем не читают; притом же вельможи полагают свою выгоду в продолжении злоупотреблений, а простой народ не рассуждает. Итак, каждый писатель должен иметь в виду среднюю часть народа, которая читает, которая находит выгоду в благоустройстве и которая есть, так сказать, средняя пропорциональная между большими и малыми» (с. 425).

Александр Барятинский. Член Союза благоденствия и Южного общества.

Стихи. — В том числе атеистическое стихотворение «О боге» (перевод верлибром сохранившихся набросков на французском): «Вникните в природу, вопросите историю, // Вы поймете тогда, наконец, что для собственной славы бога, // При виде зла, покрывающего весь мир, // Если бы даже бог существовал, — нужно было бы его отвергнуть» (с. 440).

Из показаний. — «Хотя я предпринял некогда, чтобы иметь сведенья о политических науках, которые мне совершенно чужды, перевести на французский язык «Русскую Правду», но поелику я, к моему стыду (бывши воспитан в С.-Петерб[урге] у изуитов), не знаю хорошо русский язык и не занимался чтением русских книг, — то, переведя две или три страницы, мне наскучило, и я бросил ее и никогда не читал...» (с. 446).

Приложения

Официальные материалы царского правительства по делу декабристов. — Манифест Николая I: «Чего желали злоумышленники? Священные имена преданности, присяги, законности, самое имя цесаревича и великого князя Константина Павловича было токмо предлогом их вероломства; они желали и искали, пользуясь мгновением, исполнить злобные замыслы, давно уже составленные, давно уже обдуманные, давно во мраке тайны между ими тлевшиеся и отчасти токмо известные правительству: испровергнуть престол и отечественные законы, прекратить порядок государственный, ввести безначалие» (с. 454). Доклад Верховного уголовного суда Николаю I: «1) К какому роду преступлений относятся преступле-ния, в актах следственной комиссии обнаруженные? Суд признал единогласно, что все они принадлежат к преступлениям государственным, под именем двух первых пунктов в законодательстве нашем известным. 2) Какое наказание по законам нашим положено за сии преступления? Суд признал и единогласно определил, что преступления, в актах означенные и собственным признанием подсудимых двукратно удостоверенные, подлежат все без изъятия смертной казни» (с. 457). Разделение декабристов на разряды по тяжести вины и виду наказания, в том числе четвертование для пятерых вне разрядов (с. 467-481). Указ Николая I о смягчении наказаний для почти всех, кроме пятерых вне разрядов, приговорённых к четвертованию (с. 481-485). Протокол Верховного суда о замене наказания для пятерых вне разрядов — вместо четвертования повешение (с. 485-486). Приговор Николая I участникам восстания Черниговского полка (с. 486-492). Наказание для солдат Черниговского полка (с. 493-497).

К характеристике Пестеля. — Письма родителей о необходимости религии (с. 498-501): «Какое утешение может мне предложить атеист! Отчаяние, насмешку или пистолет! Вот его орудия. А религия? Сколько средств утешения, сколько счастья дает она! Знает ли атеист, что такое религиозная покорность, кото- рая, давая успокоение, мужество и надежду, делает счастливым человека, удрученного несчастием и людской несправедливостью» (с. 499); «Как была бы я огорчена, если бы я узнала, что кто-либо из моих сыновей мог быть в числе так называемых либералов, которые вообще, а у нас в особенности, есть то же, что поджигатели. Если бы среди этих молодых, стремящихся переделать весь мир, мог найтись добросовестный и не имеющий своим двигателем личного честолюбия, то он, конечно, не остался бы долго среди них: и разум и религия сказали бы ему, что он не призван изменять вид империй...» (с. 500). Воспоминания священника Мысловского: «Пастор Рейнбот... отличного ума человек, был с Пестелем несколько часов и вышел от него без всего: преступник и слышать не хотел о таинствах веры; он только вдавался в словопрения с своим священником и не переставал доказывать правоту своих мыслей и поступков» (с. 502).

Показания солдат. — Показаниями этих несчастных крестьянских сыновей, которые попали из огня да в полымя, заканчивается второй том.

Избранные социально-политические и философские произведения декабристов. В 3 т. Т. 3. Общество соединённых славян. Декабристы в Сибири. О влиянии декабристов на развитие русской общественной мысли. — М., 1951.

Иван Горбачевский. Член Общества соединённых славян.

Из «Записок». — Мемуары под видом исторического труда: автор говорит о себе в третьем лице, как Ксенофонт в «Анабасисе». Слияние Общества соединённых славян с Южным обществом: «С сего времени Славянский Союз существовал в мыслях и сердцах немногих, которые не могли забыть возвышенной и великой, хотя, может быть, по мнению некоторых, мечтательной идеи федеративного союза славянских народов» (с. 20). Бестужев-Рюмин против принятия гражданских чиновников: «в его глазах эти люди были не только бесполезны, но даже вредны; преобразование России должно было быть следствием чисто военной революции» (с. 21). Цели Общества: «Вникая в основания благоденствия частного человека, мы убеждаемся, что они бывают физические, нравственные и умственные; посему гражданское общество как целое, составленное из единиц, необходимо зиждется на тех же началах и для достижения возможного благосостояния требует промышленности, отвращающей бедность и нищету, нравственности, исправляющей дурные наклонности, смягчающей страсти и внушающей человеколюбие, и, наконец, просвещения, вернейшего сподвижника в борьбе против зол, неразлучных с существованием, которое делает умнее и искуснее во всех предприятиях» (с. 22-23). Мотивация солдат: «Горбачевский утверждал, что от солдат ничего не надобно скрывать, но стараться с надлежащей осторожностью объяснить им все выгоды переворота и ввести их постепенно, так сказать, во все тайны общества, разумеется не открывая им сего, заставить их о сем думать и дойти до того, чтобы они сражались не в минуту энтузиазма, но постоянно, за свои мысли и за отыскиваемые ими права. <...> Муравьев думал иначе: ему казалось не только бесполезным, но даже опасным открывать солдатам что-либо, клонящееся к цели общества; что они отнюдь не в состоянии понять выгод переворота; что республиканское правление, равенство сословий и избрание чиновников будут для них загадкою сфинкса. Горбачевский возражал, что сих политических тонкостей не нужно им толковать и рассказывать, но что на это есть другой язык, который они поймут, лишь бы только соображались с их понятиями. <...> С. Муравьев отвечал, что, по его мнению, лучший способ — действовать на русских солдат религиею; что в них должно возбудить фанатизм и что чтение библии может внушить им ненависть к правительству» (с. 44-45). Отличие Южного общества от Общества соединённых славян: «Члены Южного Общества действовали большею частью в кругу высшего сословия людей; богатство, связи, чины и значительные должности считались как бы необходимым условием вступления в общество; они думали произвести переворот одною военною силою, без участия народа, не открывая даже предварительно тайны своих намерений ни офицерам, ни нижним чинам, из коих первых надеялись увлечь энтузиазмом и обещаниями, а последних — или теми же средствами, или деньгами и угрозами» (с. 49).

Восстание Черниговского полка. — «Поручик Щепила умер в рядах; С. Муравьев[-Апостол] был ранен в голову; Ипполит Муравьев[-Апостол] в левую руку; Кузьмин в плечо навылет; все трое — картечами. Быстрицкий получил сильную контузию в правую ногу; шинель Бестужева[-Рюмина] была прострелена в нескольких местах. Это служит доказательством, под каким убийственным огнем стоял Черниговский полк и сколь мало думали офицеры о своей жизни» (с. 55).

Из показаний. — «...Также мое любимейшее занятие было читать Плутарха о жизни великих мужей, прославивших себя подвигами военными» (с. 57).

Пётр Борисов. Один из основателей Общества соединённых славян.

Из показаний. — «Чтение греческой и римской истории и жизнеопи- сания великих мужей Плутарха и Корнелия Непота поселили во мне с детства любовь к вольности и народодержавию» (с. 61-62).

Правила Соединённых славян. — Прекрасен каждый пункт, кроме тех, что касаются этого нелепого панславизма.

Из переписки. — Письмо декабристу Выгодовскому: «Должно себя ограничить малым числом друзей, коих расположение и участие стоят гораздо более, нежели все почести, оказываемые светскими невеждами таким людям, коих они не понимают. Оставим свет таким, как он есть. Мы будем усовершенствовать себя в священных правилах морали, морали не ложного, но истинного, которая считает первою обязанностью человека предпочитать всему в мире общественную пользу. Будем в тишине уединения искать святых истин. Просвещение есть надежнейшее лекарство против всех моральных зол. Невежество никогда никого не делало счастливым, а было всегда источником лютейших бедствий человеческого рода» (с. 77). «Участники Общества соединенных славян называли друг друга именами деятелей древнего мира из «сравнительных жизнеописаний» знаменитых людей Плутарха» (комментарии, с. 414).

О возникновении планет. — Заметки о научных открытиях.

Андрей Борисов. Один из основателей Общества соединённых славян.

Из показаний. — «Я не нахожу в себе ни вольнодумства, ни либеральных мыслей, но все то, что здравый разум может внушить при беспристрастном и прилежном рассматривании вещей: всеобщий голос неудовольствия в народе дал мне идею к размышлению, и я заметил, что это происходит от несправедливых требований правительства. С каким вы прилежанием стараетесь изыскать историю прежних моих поступков, не с тем намерением, чтобы уменьшить оные, но дабы не упустить ни малейшего случая наказать достойной. Я откровенно объявил, что сам себя считаю виновным против самовластного правления; но по своему рассудку не признаю ни себя, ни кого-либо из моих товарищей. Может быть, я в заблужденья, но твердо уверен, что законы ваши неправые; твердость их находится в силе и предрассудках. Знаю, по законам должен быть как заговорщик расстрелян, а как цареубийца четвертован; по смягчении приговоров в России буду приговорен, конечно, за первое: сослан на поселение, а за второе в каторжную работу, а государь, верно, из сострадания переменит на вечное тюремное заточение. Следовательно, к чему еще ненужное пояснение прежних моих поступков?» (с. 85).

Владимир Бечаснов. Член Общества соединённых славян.

Из показаний.

Яков Андреевич. Член Общества соединённых славян.

Из показаний.

Михаил Спиридов. Участник заграничных походов, член Общества соединённых славян.

Из показаний.

Декабристы в Сибири

Фёдор Вадковский. Член Южного общества. По наивности принял в Общество доносчика Шервуда.

Стихи.

Михаил Бестужев. Член Северного общества, участник восстания на Сенатской площади.

Песня. — Стилизация под народную песню.

Александр Беляев. Один из основателей Общества Гвардейского экипажа, член Ордена восстановления, участник восстания на Сенатской площади.

Философские споры. — Фрагмент из мемуаров. Споры декабристов в Сибири: «Без сомнения, при умственных столкновениях серьезных людей первое место всегда почти занимали идеи религиозные и философические, так как тут много было неверующих, отвергавших всякую религию; были и скромные скептики и систематически ярые материалисты, изучившие этот предмет по всем известным тогда и сильно распространенным уже философским сочинениям. С другой стороны стояли люди с чистыми христианскими убеждениями, также хорошо знакомые со всеми источниками материалистического характера, обладавшие и философским знанием, и знанием истории как церковной, так и светской» (с. 121).

Вильгельм Кюхельбекер. Лицейский друг Пушкина, поэт, член «Священной артели» и Северного общества, участник восстания на Сенатской площади.

Из «Дневника». — Записи о литературе. «Давно у меня в голове бродит вопрос: «возможна ли поэма эпическая, которая бы наши нравы, наши обычаи, наш образ жизни так передала потомству, как передал нам Гомер нравы, обычаи, образ жизни троян и греков?» «Беппо» и «Дон-Жуан» Байрона и «Онегин» Пушкина — попытки в этом роде, но (надеюсь, всякий согласится) попытки очень и очень слабые, особенно если сравнить их с «Илиадою» и «Одиссеею»; и не потому, что самые предметы Байрона и Пушкина малы и скудны (хотя и это дело не последнее), а главное, что они смотрят на европейский мир, как судьи, как сатирики, как поэты-описатели: личность их нас беспрестанно разочаровывает, — мы не можем обжиться с их героями, не можем забыться. Тысячелетия разделяют меня с Гомером, а не могу не любить его, хотя он и всегда за сценою; не могу не восхищаться свежестью его картин, истиною и верностью малейшей даже черты в его рисовке быта древних героев: каждая вызывает их из гроба и ставит живых перед глазами» (с. 129). О Татьяне Лариной: «Поэт в своей 8-й главе похож сам на Татьяну. Для лицейского его товарища, для человека, который с ним вырос и его знает наизусть, как я, везде заметно чувство, коим Пушкин преисполнен, хотя он, подобно своей Татьяне, и не хочет, чтоб об этом чувстве знал свет» (с. 131). «Читал я после обеда последнюю главу «Онегина»: в ней много чувства; несколько раз слезы навертывались у меня на глазах, — нет, тут не одно искусство, тут сердце, тут душа!» (с. 134). «Читал «Еруслана Лазаревича». Простодушие наших сказочников иногда истинно гомеровское» (с. 134). О религии: «Вера в премудрую, преблагую, в всемогущую, самобытную причину вселенной столь же необходима мне, сколь необходима мне вера в собственное существование. Без той и другой я совершенно теряюсь в хаосе; без них моим единственным спасением из бездны отчаяния может быть только смерть или безумие» (с. 137-138).

Стихи. — В том числе стихи, посвящённые мёртвым друзьям — Рылееву, Грибоедову, Пушкину.

Михаил Лунин. Участник войны 1812 года и заграничных походов, член Союза спасения, Союза благоденствия и Северного общества.

Взгляд на русское Тайное общество с 1816 до 1826 года. — История декабристов широкими мазками, в удивительно оптимистическом духе. «Тайное 10-летнее существование доказывает, что Т[айное] о[бщество] руководилось мудростию и было по сердцу народу. <...> Т[айное] о[бщество] было глашатаем выгод народных, требуя, чтобы существующие законы, неизвестные даже в судилищах, где вершились по оным приговоры, были собраны, возобновлены на основаниях здравого рассудка и обнародованы; чтобы гласность заменяла обычную тайну в делах государственных, которая затрудняет движение их и укрывает от правительства и общественников злоупотребление властей; чтобы суд и расправа производились без проволочки, изустно, всенародно и без издержки; управление подчинялось бы не своенравию лиц, а правилам неизменным; чтобы дарования без различия сословий призывались содействовать общему благу, а назначение чиновников утверждалось бы по указанию общественному для отдаления лихоимцев и невежд; чтобы назначение поборов и употребление сумм общественных были всем известны; доходы с винных откупов, основанные на развращении и разорении низших сословий, были заменены другим налогом; участь защитников отечества была обеспечена, число войск уменьшено, срок службы военной сокращен и плата солдату соразмерно нуждам его умножена; чтобы военные по- селения, коих цель несбыточна, учреждение беззаконно, были уничтожены к предотвращению ужасов, там совершенных, и пролитой крови; чтобы торговля и промышленность были избавлены от учреждений самопроизвольных и обветшалых подразделений, затрудняющих их действия...» (с. 153-154). «Эпохи переходные, неизвестные, в таинственном шествии народов к цели общественного устройства, являют случаи, в которых действия лиц политических, какого бы сословия они ни были, должны необходимо выходить из ряда обыкновенного, пробуждать правительства и народы, усыпленные постоянным влиянием ложного устройства и предрассудков, наложенных веками. Когда эти люди при- надлежат высшим сословиям состава общественного, тогда действия их есть обязанность и средство употреблением умственных способностей платить за выгоды, которые до- ставляют им совокупные усилия низших сословий. Они пробивают новые пути к совершенствованию настоящих поколений; направляют усилия народа к предметам общественным; совокупляют действия умов второстепенных, лишенных возможности плодотворить взаимно; восстановляют борение частей, необходимое для стройности целого, и сами облекаются властию по праву и делу, по духу возрождения, который животворит их, и по нрав- ственному влиянию, которое имеют они на своих согра- ждан. Их мысли оплодотворяют страны, на которые изливаются, с такою же силою, как набеги завоевателей опустошают их: ибо зло и добро причиняются обществу от нескольких лиц» (с. 155-156). «Желания нового поколения стремятся к сибирским пустыням, где славные изгнанники светят во мраке, которым стараются их затмить. Их жизнь в заточении постоянно свидетельствует об истине их начал. Их слово так сильно, что запрещают выражать его даже в простых письмах к родным. У них отняли все: звание, имущество, здоровье, отечество, свободу, но не могли отнять у них любовь народную. Она обнаруживается благоговением, которым окружают их огорченные семейства; религиозным чувством, которое питают к женам, разделяющим заточение мужей своих; ревностью, с которой собирают письмена, где обнаруживается животворящий дух изгнанников» (с. 158-159).

Разбор донесения тайной следственной комиссии государю императору в 1826 году. — Ответ на обвинения. «Тайный союз обвиняют в том, что в продолжение десяти лет он постоянно стремился к изменению отечественных постановлений и к водворению нового устройства, основанного на системе представительной. В самом деле таково было его назначение. Союз постиг необходимость коренного преобразования, ибо народы, подчиненные самодержавию, должны или исчезнуть или обновиться. Он положил начало преобразованию, открыв новые источники просвещения и вруча народу новые средства к могуществу. Право союза основывалось на самом свойстве живительных начал, им провозглашенных на потребностях народа, которые надлежало удовлетворить, на данных, установленных народами, находящимися во главе общественной иерархии» (с. 160).

Общественное движение в России. — «Если бы из глубин сибирских пустынь наши ссыльные могли возвысить свой голос, они были бы вправе сказать руководителям правящей партии: «Что сделали вы для блага народа в течение этих пятнадцати лет? Вы взялись продолжать предыдущее царствование, при котором началось освобождение крестьян, была дарована конституция полякам и торжественно дано обещание представительной системы для русских: крестьяне не освобождены, поляки лишены их конституции, и русские обмануты в их самых дорогих надеждах. Вы обязались выслушать и развивать все мысли об улучшениях, изложенные законно, но вы сделали их выявление невозможным, окружив свободу печати новыми ограничениями, препятствуя сношениям с Европой и парализуя воздействие цивилизующих элементов влиянием ретроградных систем. Мы исповедывали культ закона, вы исповедуете культ личности, сохраняя в церквах одежды государей, как реликвии нового рода. Вы взялись очистить Россию от заразы либеральных идей и окунули ее в бездну невоздержанности, в пороки шпионства и мрак невежества. Вы погасили рукой палача умы, которые освещали и руководили развитием общественного движения, и что вы поставили на их место? Мы в свою очередь вызываем вас на суд современников и потомства: отвечайте!» (с. 166). — Культ личности!

Взгляд на дела Польши 1840 г. — Попытка объективного рассмотрения польского вопроса. «Дело поляков, как и дело русского правительства, находило до сих пор лишь правозаступников. И той я другой стороне недостает искреннего друга, способного рассеять общие их заблуждения и указать на источник их пагубного раздора. При внимательном изучении событий, которые нарушили общественный порядок, мы находим их источник в похвальных побуждениях и добрых чувствах, воодушевлявших ту и другую сторону. Это редкий случай в политике, которому примеры редко можно встретить в истории» (с. 168-169).

Из «Записной книжки». — «Политические идеи в постепенном развитии своем имеют три вида. Сперва являются как отвлечение и гнездятся в некоторых головах и в книгах; потом становятся народною мыслью и переливаются в разговорах; наконец, делаются народным чувством, требуют непременного удовлетворения и, встречая сопротивление, разрешаются революциями. В России идея гражданской свободы — отвлечение... Через несколько лет те мысли, за которые приговорили меня к политической смерти, будут необходимым условием гражданской жизни» (с. 184). «Как человек я только бедный ссыльный; как личность политическая — представитель известного строя, которого легче изгнать, чем опровергнуть» (с. 185).

Письма из Сибири. — «Последним желанием Фемистокла в изгнании было, чтобы перенесли смертные останки его в отечество и предали родной земле; последнее желание мое в пустынях Сибирских, чтоб мысли мои, по мере истины, в них заключающейся, распространялись и развивались в умах соотечественников» (с. 187). Судьба крепостного: «Тебе известно мое домашнее устройство, познакомься теперь с моими домочадцами; их немного: Василич, его жена и четверо детей. Бедному Василичу 70 лет, но он силен, весел, исполнен рвения и деятельности. Судьба его так же бурна, как и моя, только другим образом. Началось тем, что его отдали в приданое, потом заложили в ломбард и в банк. После выкупа из этих заведений он был проигран в бильбокет, променен на борзую и, наконец, продан с молотка со скотом и разной утварью на ярмарке в Нижнем. Последний барин в минуту худого расположения без суда и справок сослал его в Сибирь» (с. 187-188). О формуле «православие, самодержавие, народность»: «...три начала, составляющие теперешнюю систему образованности, разнородны, бессвязны и противоречивы по своим результатам. Их бы можно заменить одним началом: меньше слов, больше дела. Это было бы религиозней, потому что скромнее; самодержавней, потому что болтливость противна духу самодержавия; наконец, народней, потому что выражено народной поговоркой» (с. 190). «Пусть укажут мне закон, запрещающий излагать политические идеи в родственном письме. Его нет в нашем Своде. Да он и не найдется ни в каком законодательстве, ибо политика заключается в глубине всех вопросов нравственных, ученых и литературных, и такой закон равнялся бы запрещению мыслить» (с. 192). «Рабство выражается в наших нравах, обычаях и учреждениях. Впечатленные примером безмолвного повиновения, мы утратили нравственную силу, отличающую человека и составляющую гражданина. Мы не страшимся смерти на поле битвы, но не смеем сказать слова в Государственном совете за справедливость и человечество. Оттого мы лишены светильника рассудительной оппозиции, которая, освещая стези правительства, способствовала бы исполнению его благотворных намерений. Бесплодность нашей словесности происходит от тех же причин. Наши книги, наполняемые бессмыслицей или нелепыми баснями, не производят никаких последствий. Напечатанное поутру забыто вечером» (с. 194). «Рабство, не совместное с духом времени, поддерживается только невежеством и составляет источник явных противоречий по мере того, как народы успевают на поприще гражданственности. Прискорбный, но полезный пример этой истины представляют Американские Штаты, где рабство утверждено законом. Признав торжественно равенство людей перед законом как основное начало их Конституции, они виселицею доказывают противное и приводят оттенки цвета в оправдание злодейств, оскорбляющих человечество. Отличая даже могилу негра, эти поборники равенства уничижают ближнего и за пределами земной жизни» (с. 195).

Михаил Фонвизин. Биография — в томе 1.

Из писем Е. Оболенскому. — Сходство коммунизма и христианства. «Но, рассматривая без предубеждения новые эти учения, даже по отчетам их злейших критиков, основная мысль социализма и коммунизма тождественна с предписываемыми Евангелием обязанностями любви к ближнему и братолюбием. Если в числе последователей новых политических учений есть и неверующие, пантеисты и скептики, то не должно ли дивиться и благоговеть перед могущественною силою благодатного слова, увлекающего даже самых противников его говорить и действовать в его духе и несознательно распространять евангельские истины. Средства, которые предлагают эти системы, могут быть ошибочны и вредны, но главная мысль их: улучшение бедственного положения низших классов, так называемых пролетариев, совершенно основательна и согласна с христианским учением» (с. 199-200). «Какое же заключение можно сделать о церкви, в которой большинство архиереев — так называемых ангелов ее — или взяточники, или человекоугодники. А на человекоугодничество уже взять их: ни в одной еще христианской церкви не было из архиереев таких поклонников и льстецов власти, как наши. Все это очень грустно для человека верующего...» (с. 204).

Д. Завалишин. Основатель Ордена восстановления, возможный член Северного общества.

Из «Записок». — «Мы сказали уже выше, что мы никогда не считали дозволенным ставить какие-нибудь узкие интересы личности, семьи, партии, сословные выше блага отечества, но в то же время мы считали недозволенным нарушать справедливость даже и для отечества, и всегда восставали против того лжепатриотизма, который, прикрывая свои личные виды мнимыми выгодами, отечества, действует так, что делает имя своего отечества синонимом насилия и обмана. Как благо частного человека не дозволяется созидать на гибели другого, так и народное благо, которое будет основано на несправедливости и на разорении другого народа, будет всегда только обманчивое и потребует, рано или поздно, расплаты ценою несравненно большею, чем полученная мнимая выгода» (с. 208). Далее — нападки на космополитизм.

Стихи.

Павел Выгодовский, настоящая фамилия Дунцов. Сын крестьянина, канцелярист, член Общества соединённых славян. В Сибири в 1854 году арестован за оскорбление начальства, под амнистию 1856 года не попал. Уникальная фигура: единственный крестьянин среди декабристов, хотя выдавал себя за польского дворянина. Странно, что в СССР о нём написано так мало: в 1959 году вышла книга в Иркутске, потом ещё несколько статей.

Выписки из бумаг Выгодовского. — Выписки следователя из сочинений в 3500 листов, изъятых после ареста в 1854 году. Обличение неправильной религии и религии вообще, церкви, дворянства, государства, лично Николая I. Понятно, почему автора не выпустили из Сибири. «Ныне век железа, огня, меча и политической смертоносной лжи, лести и злобы; мужи государственные основывают все на мнении, и чем оно лживее и обманчивее, тем для мира лестнее и обольстительнее. Среди такого неистовства миру нравится один обман. Что выигрывают политики и мнимые мудрецы от своей тонкой лжи и козней? То, что падая с той высоты, на которой стоят, вечно, как псы смердящие, пропадают» (с. 217). «Власти мира, в конце XVIII века, вольнодумцами потревоженные, чтобы избегнуть этого зла в будущем, заставили всех заниматься чтением св. писания, полагая чрез то подавить в них вольнодумство, но чтение вольнодумцами библии и духовных книг, исповедь и приобщение дали совсем не те результаты, какие себе обещали власти, вольнодумцы еще более убедились, что власти, в свою безбожную и зверскую политику, как во тьму смертную, погруженные, должны непременно от дел своих погибнуть, ибо и самые вольнодумческие против них заговоры есть произведение властей, а не вольнодумцев, которые от них же исходят. Скиптры и престолы земных властей не в боге и слове его премудрости, а в диаволе и в слове его земно-политической тьмы безумья царствующих...» (с. 217-218). «Обращаясь к истинам, изложенным в ветхом завете, Выгодовский полагает, что истины сии или библия для просвещенных людей нынешнего времени вовсе не нужны, а пригодны разве только для нищих и черни» (с. 218). «Церковь и религия на откупу у самых злейших синодальных Иуд-христопродавцев, всем священным в церквах промышляющих и во взяточничестве и хищничестве наравне с мирскими властями упражняющихся, не говоря уже о их мошеннических чудотворных иконах, древах, мощах, потому что здесь чистое безбожнейшее шарлатанство...» (с. 221). «Возьмем в пример из самых разительнейших примеров Русское царство и его благородное дворянство, которое пользуется не только неограниченной свободой, но и таким своевольством, которому нет ни меры, ни предела, ни примера. Все хищные звери перед ним ничто, и если ты дворянин, то всегда будешь во всем прав» (с. 221). «...Он между прочим порицает тут как власти вообще, так преимущественно власть царскую, которая «не щадит для богатых, честных и мудрых мерзавцев ни золота, ни чинов, ни ошейников, чтобы только привлечь их к себе, расположить и выдрессировать в своих лягавых и борзых собак или смирных ослов и скакунов, сделать наездниками, гайдамаками, алчными ворами и пр.» (с. 224). «Николай сперва удавил пять человек на виселице, а потом уже отправился в Москву под венец короноваться. И так московские архиереи должны были короновать на царство душителя, фарисея, и он похож на палача и заплечного мастера; что за рост, что за осанка, а ума у него столько же, сколько и в его короне. Вместо скипетра дай ему только в руки кнут — и заплечный мастер готов. Московские архиереи никак в заплечные мастера и короновали его потому, что он весь свой век одним кнутом и занимается, да формами, пуговичками, петличками и ошейниками, да еще кобылами...» (с. 224). «Упоминая о содержащихся в тюрьмах арестантах, Выгодовский говорит, что там большая половина находится таких, которые искали себе только защиты и правосудия у правительства за обиды, им причиненные. Нет тягчайшего, уголовного в России преступления, как жалоба на своего начальника, никогда, как водится, просителем не доказанная и потому за клевету и ябеду всегда признаваемая» (с. 227).

Александр Одоевский. Поэт, член Северного общества, участник восстания на Сенатской площади.

Стихи.

О влиянии декабристов на развитие русской общественной мысли

Стихотворение Пушкина «В Сибирь» («Не пропадет ваш скорбный труд // И дум высокое стремленье») и ответное стихотворение Одоевского («Наш скорбный труд не пропадет: // Из искры возгорится пламя»).

А. Герцен. О развитии революционных идей в России. — Глава из книги (собираюсь прочитать целиком). Доведённые до совершенства мифы о войне 1812 года, о декабристах, о Пушкине, о великой русской литературе как субституте политики и философии. «Войной 1812 года закончилась первая часть петербургского периода. До этой поры правительство стояло во главе движения; с тех пор дворянство пошло рядом с ним» (с. 251). «В первый раз со времени восшествия Петра I произошло это безмолвное единение всех классов. Крестьяне безропотно вступали в ряды ополчения; дворяне давали одного из десяти крепостных и сами брались за оружие; купцы жертвовали десятой частью своих доходов. Народное волнение разлилось по всей империи... Известие о занятии Москвы и о пожаре ее потрясли всю Россию, ибо для народа Москва все время оставалась истинной столицей. Москва только что искупила своей жертвой усыплявший строй царей...» (с. 251-252). «Вскоре после войны в общественном мнении совершилась большая перемена. Офицеры гвардии и армейских полков стали менее покорны, менее сговорчивы, чем прежде, после того как храбро подставляли грудь неприятельским пулям. В обществе распространились рыцарские чувства чести и личного достоинства, дотоле неизвестные русской аристократии, — происхождения простонародного, вышедшей из народа милостью государей» (с. 252-253). «Все, что было отличного в русской молодежи, — молодые военные, как Пестель, Фонвизин, Нарышкин, Юшневский, Муравьев, Орлов; самые любимые литераторы, как Рылеев и Бестужев; потомки самых знаменитых фамилий, как князья Оболенский, Трубецкой, Одоевский, Волконский, граф Чернышев, — поспешили войти в ряды этой первой фаланги русского освобождения» (с. 253). «Слово временный, примененное нами к условиям императорского строя, могло показаться странным, и, однако, оно всего характернее выражает сущность дела, если ближе всмотреться в деяния русского правительства. Учреждения, законы, проекты — все в нем несомненно временное, преходящее, лишено определенности и окон- чательной формы. Это не консервативное правительство, например, в смысле правительства австрийского, потому что ему нечего сохранять, кроме материальной силы и целости территории. <...> Как все, что не имеет исторических корней, русское правительство не только не консервативно, но, совершенно напротив, оно до безумия любит нововведения. Оно ничего не оставляет в покое, и если редко что-либо улучшает, зато непрерывно изменяет. Такова история форменных одежд, которые беспрестанно и без причины изменяются как для чинов гражданских, так и для военных, — времяпрепровождение, которое стоило, конечно, громадных сумм» (с. 254-255). «Влияние литературы на общество, сложившееся таким образом, разрастается до размеров, которые литература других стран Европы давно утеряла. Революционные стихотворения Рылеева и Пушкина можно было найти в руках молодых людей в самых отдаленных областях империи. Не было ни одной благовоспитанной барышни, которая не знала бы их наизусть, ни одного офицера, который не носил бы их в своей сумке, ни одного поповского сына, который не снял бы с них дюжину копий. В последние годы пыл этот очень остыл, потому что стихи эти уже произвели свое впечатление: целое поколение пережило влияние горячей юношеской пропаганды» (с. 256). «14 декабря, действительно, открыло новую фазу нашему политическому воспитанию и, — что может показаться странным, — громадное влияние, которое имело это дело и которое сильнее действовало, чем пропаганда и теории, оказало само восстание, геройское поведение заговорщиков на площади, во время суда, в кандалах, в присутствии императора Николая, в рудниках, в Сибири. Не либеральных стремлений или сознания злоупотреблений недоставало русским, а прецедента, который дал бы им смелость инициативы. Убеждения внушаются теориею, поведение же образуется примером» (с. 259). «Немного ранее того темного царства, которое началось в русской крови и продолжалось в польской, появился великий русский поэт Пушкин, и как только появился, он стал необходим, как будто русская литература не могла без него обойтись. Читали других поэтов, восторгались ими, но Пушкин — в руках каждого цивилизованного русского, и он перечитывал его всю жизнь» (с. 260). «Онегин, это — ни Гамлет, ни Фауст, ни Манфред, ни Оберман, ни Тренмор, ни Карл Моор; Онегин, это — русский; он возможен только в России; в ней он нужен, и его встречают на каждом шагу. Онегин, это — бездельник, потому что он никогда ничем не занимался, человек лишний в той сфере, в которой находится, и не имеющий достаточно характера, чтобы из нее выйти. Это — человек, испытывающий жизнь до самой смерти и который желал бы попробовать смерть, чтобы посмотреть, не лучше ли она жизни. Он все начинал и ничего не доводил до конца, он думал тем больше, чем меньше делал; он в двадцать лет уже стар, а начиная стареть, молодеет через любовь. Он всегда чего-то ожидал, как мы все, потому что у человека нет достаточно безумия, чтобы верить в продолжительность теперешнего положения в России... Ничто не пришло, а жизнь уходила. Тип Онегина до такой степени национален, что встречается во всех романах и во всех поэмах, которые имели хоть некоторую популярность в России, и не потому, что этот тип хотели списывать, а оттого, что его постоянно видишь около себя или в себе самом. Чацкий, герой знаменитой комедии Грибоедова, это — Онегин-резонер, его старший брат. «Герой нашего времени» Лермонтова — его младший брат» (с. 262-263). «Ужасная, черная судьба выпадает у нас на долю всякого, кто осмелится поднять голову выше уровня, начертанного императорским скипетром; поэта, гражданина, мыслителя неумолимый рок толкает в могилу. История нашей литературы — или мартиролог, или регистр каторги. Даже те, которых правительство пощадило, погибают, едва распустившись, спеша оставить жизнь» (с. 266).

Н. Огарёв

В память людям 14 декабря 1825 г. — «Мы хотим... напомнить дело других годов, дело начала русской свободы, сказавшейся в русском войске, дело офицеров, их предшественников, — дело людей 14 декабря 1825 года. Мы тем больше хотим напомнить его современным молодым русским офицерам, чтоб показать им, что уже в то время их предшественники, хотя и из дворянства, стремились не к поддержанию, а к уничтожению правительства, от которого действительной свободы для народа ждать нечего, и стремились к уничтожение всякой сословности, при существовании которой уничтожение народного рабства невозможно» (с. 269). «Может быть, в те времена действительное понимание народа, безвозворотное сближение с народом были менее ясны и более трудны. Поэтому, люди 14 декабря, — и это мы видим равно изо всех им враждебных и не враждебных документов — знали, что успех их предприятия сомнителен, и ставили одною из главных своих целей: заявить свою мысль всенародно, заявить пример, одним словом — начать с тем, что они погибнут, но дело уже никогда не погибнет. И оно действительно не погибло» (с. 272-273).

Кавказские воды. — Очерк о встрече с декабристами на Кавказе. «Большая часть декабристов воротилась с убеждениями христианскими до набожности. Шли ли они с теми же убеждениями во Сибирские рудокопни, или ссылка заставила их искать религиозного утешения? Это разве позже объяснится теми из них, после которых найдутся записки. Да надо вспомнить и то, что общество 14 декабря строилось под двойным влиянием революции и XVIII-го столетия с одной стороны, и с другой стороны — революционно-мистического романтизма, который не у одного Чаадаева дошел до искания убежища в католическом единстве и вовлек немало людей в какое-то преображенное православие. Дело в том, что для политической борьбы, для гражданского переворота, не только тогда, но и теперь, но еще надолго — теоретический вопрос религиозных или философских убеждений останется вне вопроса...; да и смешно было бы в основание гражданского союза не поставить свободы совести» (с. 302). «...Одоевский мог говорить: «Мы умрем! Ах, как мы славно умрем!» (если это только было так говорено), потому что, несмотря на ранний возраст, он принадлежал к числу тех из членов общества, которые шли на гибель сознательно, видя в этом первый вслух заявленный протест России против чуждого ей правительства и управительства, первое вслух сказанное сознание, первое слово гражданской свободы; они шли на гибель, зная, что это слово именно потому и не умрет, что они вслух погибнут. Все, что могу заметить, они были глубоко правы, и с каждым годом русского развития эта правота станет выставляться яснее...» (с. 303). «Одоевский был, без сомнения, самый замечательный из декабристов, бывших в то время на Кавказе. <...> Он весь принадлежал к числу личностей христоподобных. Он носил свою солдатскую шинель с тем же спокойствием, с каким выносил каторгу и Сибирь, с той же любовью к товарищам, с той же преданностью своей истине, с тем же равнодушием к своему страданию. Может быть, он даже любил свое страдание; это совершенно в христианском духе... да не только в христианском духе, это в духе всякой преданности общему делу, делу убеждения, в духе всякого страдания, которое не вертится около своей личности, около неудач какого-нибудь мелкого самолюбия. Отрицание самолюбия Одоевский развил в себе до крайности. Он никогда не только не печатал, но и не записывал своих многочисленных стихотворений, не полагая в них никакого общего значения. Он сочинял их наизусть и читал наизусть людям близким» (с. 304).

Предисловие к «Думам» Рылеева. — «Рылеев был поэтом общественной жизни своего времени. Хотя он и сказал о себе: «Я не поэт, а гражданин», — но нельзя не признать в нем столько же поэта, как и гражданина. Страстно бросившись на политическое поприще, с незапятнанной чистотой сердца, мысли и деятельности, он стремился высказать в своих поэтических произведениях чувства правды, права, чести, свободы, любви к родине и народу, святой ненависти ко всякому насилию. В этом отличительная черта его направления, и те, которые помнят то время, конечно, скажут вместе с нами, что его влияние на тогдашнюю литературу было огромно. Юношество читало его нарасхват. Его стихи оно знало наизусть. Сам Пушкин говорил о нем с любовью и уважением, и несмотря на очень верную, но неблагосклонную оценку «Дум», — он видел в Рылееве залог огромного дарования, которое росло с каждым днем. Петля задушила это дарование. Но и теперь, перечитывая Рылеева, сравнивая его первые произведения с последующими, мы видим его сильное развитие. В «Думах» он поставил себе невозможную задачу сочетания исторического патриотизма с гражданскими понятиями своего времени; отсюда вышло ложное изображение исторических лиц ради постановки на первый план глубоко сжившейся с поэтом гражданской идеи» (с. 315).

Н. Сатин. Встреча с декабристами на Кавказе. — Очерк переводчика, друга Герцена и Огарёва. «Несмотря на 12 лет Сибири, все они сохранили много жизни, много либерализма и мистически религиозное направление, свойственное царствованию Александра I. Но изо всех веселостью, открытой физиономией и игривым умом отличался Александр Одоевский. <...> Можете представить, как это волновало тогда наши еще юные сердца, и какими глазами смотрели мы на этих людей, из которых каждый казался нам или героем, или жертвой грубого деспотизма!» (с. 319).

Стихи о декабристах вообще и об отдельных декабристах Огарёва, Лермонтова, Ростопчиной, Михайлова, Курочкина, поэмы «Дедушка» и «Русские женщины» Некрасова.

Так заканчивается третий том довольно сумбурного трёхтомника.

Comments

[dzatochnik]

Главный плюс блога без читателей: можно писать что угодно. Можно сделать огромную запись с длиннющими цитатами, и никто не возмутится, не отпишется. Впрочем, запись и вправду огромная, но разделять или сокращать её не хочу.

[dzatochnik]

Наметил для чтения список сочинений декабристов. Думал, что к юбилею дочитаю. Но сейчас совсем нет настроения читать. Кажется, всё ограничится этим трёхтомником. Поздно взялся — надо было читать лет пять назад или даже раньше. Свои выводы о декабристах в таком разе сохраню при себе. Да и кому они нужны?

[dzatochnik]

Какой прекрасный список:

Воспоминания Бестужевых. — М., Л., 1951. — (Литературные памятники).

А. Бестужев-Марлинский. Сочинения. В 2 т. Т. 1. Повести, рассказы. — М., 1981.

А. Бестужев-Марлинский. Сочинения. В 2 т. Т. 2. Повести , рассказы, очерки, стихотворения, статьи, письма. — М., 1981.

С. Волконский. Записки. — Иркутск, 1991. — (Полярная звезда).

И. Горбачевский. Записки. Письма. — М., 1963. — (Литературные памятники).

В. Кюхельбекер. Путешествие. Дневник. Статьи. — Л., 1979. — (Литературные памятники).

М. Лунин. Письма из Сибири. — М., 1988. — (Литературные памятники).

А. Муравьёв. Сочинения и письма. — Иркутск, 1986. — (Полярная звезда).

М. Орлов. Капитуляция Парижа. Политические сочинения. Письма. — М., 1963. — (Литературные памятники).

И. Пущин. Записки о Пушкине. Письма. — М., 1989. — (Литературные воспоминания).

С. Трубецкой. Материалы о жизни и революционной деятельности. В 2 т. — Иркутск, 1983. — (Полярная звезда).

Н. Тургенев. Россия и русские / Пер. С. Житомирской. — М., 2001.

И. Якушкин. Записки, статьи, письма. — М., 1951. — (Литературные памятники).

Полярная звезда, изданная А. Бестужевым и К. Рылеевым. — М., Л., 1960. — (Литературные памятники).

Поэзия декабристов. — Л., 1950. — (Библиотека поэта).

Декабристы в воспоминаниях современников. — М., 1988. — (Университетская библиотека).

А. Герцен. О развитии революционных идей в России // А. Герцен. Собрание сочинений в 30 т. Т. 7. — М., 1956. — С. 133-263.