![[personal profile]](https://www.dreamwidth.org/img/silk/identity/user.png){kind=small}
dzatochnikВ. Гюго. Девяносто третий год. Эрнани. Стихотворения. -- М., 1973. -- (Библиотека всемирной литературы).
«Девяносто третий год». Отличный роман, похожий на трагедии Шекспира и Шиллера — с буйными страстями и патетическими речами при почти полном отсутствии психологизма. После Стендаля и даже Бальзака странно читать роман без психологизма (к тому времени уже были романы Флобера и др., которых я пока не читал). Зато много экшна. Злодеев нет: все правы, и все виноваты, как в «Пуританах» В. Скотта. Главные герои: роялист-радикал, революционер-радикал, революцинер-гуманист. Среди второстепенных героев — Робеспьер, Дантон и Марат, которые тоже представляют разные степени революционного радикализма. У автора сложное отношение к революции: оправдание революции, но осуждение насилия, но понимание, что иначе мир изменить нельзя, но... В этом смысле сцена символична сцена, где невинные дети разрывают в клочья старинное издание Евангелия, уничтожая «историю, легенду, науку, чудеса, подлинные или мнимые, церковную латынь, предрассудки, фанатизм, тайны... целую религию». Но маленькая деталь: это апокрифическое Евангелие. В отличие от В. Скотта, любовного сюжета вообще нет! Ни у одного из трёх главных героев нет подружки, невесты, жены. Они всё своё время отдают Делу. Ни у одного из трёх главных героев нет друга. Отношения между двумя революционерами — это, скорее, отношения воспитателя/отца и воспитанника/сына (при желании можно увидеть здесь нечто гомосексуальное). Есть тема материнства, воплощённая в аллегорической фигуре вдовы-крестьянки, матери троих детей. Это не воинственная Родина-Мать, не Свобода на баррикадах, не Марианна, а жертва революции. Семья, мать и дети становятся главными жертвами революций и других потрясений. Но тут опять сложное отношение автора: дети этой матери, воспитанные солдатами революционной армии, представляют будущее Франции, которое основано на идеалах революции.
«Эрнани». Трагедия в духе Шекспира и Шиллера, при этом с двумя конфликтами. Основной конфликт с нагнетанием страстей, оборванными поединками, незавершённым заговором многое обещает, но заканчивается хеппи-эндом — примирением и, как в сказке, свадьбой. Развязка второстепенного конфликта перечёркивает хеппи-энд, который оказывается ложным. Это был бы отличный поворот, если бы второстепенный конфликт не был высосан из пальца. Увы, это не Шекспир. Ещё раз убеждаюсь, что трагедию умели делать только древние греки и англичане-елизаветинцы.
Стихотворения. Оптимистическая гражданская лирика почти без «похоти и скуки»: прославление народа и революции, обличение старого мира, плюс тема прекрасной природы.
Гюго — отличный романист. Хотелось бы прочитать его знаменитые романы, да и не только романы.
«Девяносто третий год». Отличный роман, похожий на трагедии Шекспира и Шиллера — с буйными страстями и патетическими речами при почти полном отсутствии психологизма. После Стендаля и даже Бальзака странно читать роман без психологизма (к тому времени уже были романы Флобера и др., которых я пока не читал). Зато много экшна. Злодеев нет: все правы, и все виноваты, как в «Пуританах» В. Скотта. Главные герои: роялист-радикал, революционер-радикал, революцинер-гуманист. Среди второстепенных героев — Робеспьер, Дантон и Марат, которые тоже представляют разные степени революционного радикализма. У автора сложное отношение к революции: оправдание революции, но осуждение насилия, но понимание, что иначе мир изменить нельзя, но... В этом смысле сцена символична сцена, где невинные дети разрывают в клочья старинное издание Евангелия, уничтожая «историю, легенду, науку, чудеса, подлинные или мнимые, церковную латынь, предрассудки, фанатизм, тайны... целую религию». Но маленькая деталь: это апокрифическое Евангелие. В отличие от В. Скотта, любовного сюжета вообще нет! Ни у одного из трёх главных героев нет подружки, невесты, жены. Они всё своё время отдают Делу. Ни у одного из трёх главных героев нет друга. Отношения между двумя революционерами — это, скорее, отношения воспитателя/отца и воспитанника/сына (при желании можно увидеть здесь нечто гомосексуальное). Есть тема материнства, воплощённая в аллегорической фигуре вдовы-крестьянки, матери троих детей. Это не воинственная Родина-Мать, не Свобода на баррикадах, не Марианна, а жертва революции. Семья, мать и дети становятся главными жертвами революций и других потрясений. Но тут опять сложное отношение автора: дети этой матери, воспитанные солдатами революционной армии, представляют будущее Франции, которое основано на идеалах революции.
«Симурдэн верил, что при рождении нового социального строя только крайности — надежная опора (заблуждение, свойственное тому, кто подменяет разум логикой)» (с. 122-123).
«Выплавляя революцию, Конвент одновременно выковывал цивилизацию. Да, горнило, но также и горн. В том самом котле, где кипел террор, крепло также бродило прогресса. Из мрака, из стремительно несущихся туч вырывались мощные лучи света, равные силой извечным законам природы. Лучи, и поныне освещающие горизонт, не гаснущие на небосводе народов, и один такой луч зовется справедливостью, а другие терпимостью, добром, разумом, истиной, любовью. Конвент провозгласил великую аксиому: «Свобода одного гражданина кончается там, где начинается свобода другого»; в одной этой фразе заключены все условия совместного существования людей» (с. 168).
«Выплавляя революцию, Конвент одновременно выковывал цивилизацию. Да, горнило, но также и горн. В том самом котле, где кипел террор, крепло также бродило прогресса. Из мрака, из стремительно несущихся туч вырывались мощные лучи света, равные силой извечным законам природы. Лучи, и поныне освещающие горизонт, не гаснущие на небосводе народов, и один такой луч зовется справедливостью, а другие терпимостью, добром, разумом, истиной, любовью. Конвент провозгласил великую аксиому: «Свобода одного гражданина кончается там, где начинается свобода другого»; в одной этой фразе заключены все условия совместного существования людей» (с. 168).
«Эрнани». Трагедия в духе Шекспира и Шиллера, при этом с двумя конфликтами. Основной конфликт с нагнетанием страстей, оборванными поединками, незавершённым заговором многое обещает, но заканчивается хеппи-эндом — примирением и, как в сказке, свадьбой. Развязка второстепенного конфликта перечёркивает хеппи-энд, который оказывается ложным. Это был бы отличный поворот, если бы второстепенный конфликт не был высосан из пальца. Увы, это не Шекспир. Ещё раз убеждаюсь, что трагедию умели делать только древние греки и англичане-елизаветинцы.
«Я спрашивал тебя: в чем тайна управленья,
С чего начать? И ты ответил мне: «С прощенья!» (с. 476)
С чего начать? И ты ответил мне: «С прощенья!» (с. 476)
Стихотворения. Оптимистическая гражданская лирика почти без «похоти и скуки»: прославление народа и революции, обличение старого мира, плюс тема прекрасной природы.
* * *
Порой, когда все спит, я в тихом созерцанье
Под синим куполом, струящим звезд мерцанье,
Сижу и слушаю неясный шум ночной...
Часы летят, меня крылами задевая,
А я, забыв о них, смотрю, как цепь живая
Созвездий и планет кружится надо мной;
За пляской дальних солнц слежу, слежу глазами,
И верю: для меня горит лучей их пламя,
Их тайный смысл понять мне одному дано.
О, пусть я только тень в унылой жизни бренной,
Но в этот дивный миг я — властелин вселенной
И в небе для меня сиянье зажжено!
Порой, когда все спит, я в тихом созерцанье
Под синим куполом, струящим звезд мерцанье,
Сижу и слушаю неясный шум ночной...
Часы летят, меня крылами задевая,
А я, забыв о них, смотрю, как цепь живая
Созвездий и планет кружится надо мной;
За пляской дальних солнц слежу, слежу глазами,
И верю: для меня горит лучей их пламя,
Их тайный смысл понять мне одному дано.
О, пусть я только тень в унылой жизни бренной,
Но в этот дивный миг я — властелин вселенной
И в небе для меня сиянье зажжено!
Гюго — отличный романист. Хотелось бы прочитать его знаменитые романы, да и не только романы.
(no subject)
Date: 2020-06-22 10:01 am (UTC)(no subject)
Date: 2020-06-22 11:00 am (UTC)http://feb-web.ru/feb/chekhov/texts/sp0/sp1/sp1-035-.htm?cmd=p