![[personal profile]](https://www.dreamwidth.org/img/silk/identity/user.png){kind=small}
dzatochnikГ. Флобер. Госпожа Бовари. Воспитание чувств. -- М., 1971. -- (Библиотека всемирной литературы).
«Госпожа Бовари» — отличный роман.
Не случайно Флобера называют вершиной реалистического романа. Образцовый реалистический роман. Подробные описания психологии, нравов, быта. Злая сатира на провинциальных обывателей. Аптекарь Оме у английского писателя был бы забавный безобидный чудак, а здесь злая карикатура. Главная героиня, конечно, вызывает наибольшее сочувствие. Если бы про неё писали Жорж Санд или одна из сестёр Бронте…
Большая загадка романа — это тип повествования. В начале первой главы появляется рассказчик, одноклассник Шарля: «Когда мы готовили уроки, к нам вошел директор…» Уже в первой главе рассказчик исчезает и больше в романе никак себя не проявляет. Дальше идёт повествование в третьем лице: всезнающий автор, который может залезть в голову любому персонажу. Сначала, в основном, он следует за Шарлем, потом за Эммой, свободно переходит от одного персонажа к другому. Так зачем был нужен этот мимолётный рассказчик? Первый раз с таким сталкиваюсь.
«Воспитание чувств» — интересный роман, но затянутый, хотя вроде бы не очень длинный.
Сначала сюжета нет, множество плохо прописанных персонажей, включая главного героя. Документальные описания быта и нравов эпохи, но на этом отлично прописанном фоне не происходит ничего. Даже любовная линия намечена пунктиром. Стало жалко времени, хотел бросить, что редко со мной бывает. Но революция оживила действие. Вялое течение пустой жизни героя и его знакомых взрывается революцией. Революция как будто должна изменить жизнь героя, но революция заканчивается, а пустая жизнь продолжается. Любовная линия становится интереснее: герой мечется одновременно между четырьмя (!) женщинами. И всё-таки «Красное и чёрное» Стендаля и «Утраченные иллюзии» Бальзака на ту же тему намного интереснее.
Опять необычный тип повествования: в третьем лице, но с точки зрения главного героя. Не всегда с точки зрения главного героя, иногда изображаются события, где главный герой не участвует. Но, в основном, события и другие герои показаны глазами главного героя. Психология других героев редко показывается.
«Госпожа Бовари» — отличный роман.
Не случайно Флобера называют вершиной реалистического романа. Образцовый реалистический роман. Подробные описания психологии, нравов, быта. Злая сатира на провинциальных обывателей. Аптекарь Оме у английского писателя был бы забавный безобидный чудак, а здесь злая карикатура. Главная героиня, конечно, вызывает наибольшее сочувствие. Если бы про неё писали Жорж Санд или одна из сестёр Бронте…
Большая загадка романа — это тип повествования. В начале первой главы появляется рассказчик, одноклассник Шарля: «Когда мы готовили уроки, к нам вошел директор…» Уже в первой главе рассказчик исчезает и больше в романе никак себя не проявляет. Дальше идёт повествование в третьем лице: всезнающий автор, который может залезть в голову любому персонажу. Сначала, в основном, он следует за Шарлем, потом за Эммой, свободно переходит от одного персонажа к другому. Так зачем был нужен этот мимолётный рассказчик? Первый раз с таким сталкиваюсь.
«Порой ей приходило в голову, что ведь это же лучшие дни ее жизни, так называемый медовый месяц. Но, чтобы почувствовать их сладость, надо, очевидно, удалиться в края, носящие звучные названия, в края, где первые послесвадебные дни бывают полны такой чарующей неги! Ехать бы шагом в почтовой карете с синими шелковыми шторами по крутому склону горы, слушать, как поет песню кучер, как звенят бубенчиками стада коз, как глухо шумит водопад и как всем этим звукам вторит горное эхо! Перед заходом солнца дышать бы на берегу залива ароматом лимонных деревьев, а вечером сидеть бы на террасе виллы вдвоем, рука в руке, смотреть на звезды и мечтать о будущем! Эмма думала, что есть такие места на земле, где счастье хорошо родится, — так иным растениям нужна особая почва, а на любой другой они принимаются с трудом. Как бы хотела она сейчас облокотиться на балконные перила в каком-нибудь швейцарском домике или укрыть свою печаль в шотландском коттедже, где с нею был бы только ее муж в черном бархатном фраке с длинными фалдами, в мягких сапожках, в треугольной шляпе и кружевных манжетах!» (с. 58)
«Высокопарными словами обычно прикрывается весьма неглубокая привязанность», — рассуждал он. Как будто полнота души не изливается подчас в пустопорожних метафорах! Ведь никто же до сих пор не сумел найти точные слова для выражения своих чаяний, замыслов, горестей, ибо человеческая речь подобна треснутому котлу, и когда нам хочется растрогать своей музыкой звезды, у нас получается собачий вальс» (с. 181-182).
«Высокопарными словами обычно прикрывается весьма неглубокая привязанность», — рассуждал он. Как будто полнота души не изливается подчас в пустопорожних метафорах! Ведь никто же до сих пор не сумел найти точные слова для выражения своих чаяний, замыслов, горестей, ибо человеческая речь подобна треснутому котлу, и когда нам хочется растрогать своей музыкой звезды, у нас получается собачий вальс» (с. 181-182).
«Воспитание чувств» — интересный роман, но затянутый, хотя вроде бы не очень длинный.
Сначала сюжета нет, множество плохо прописанных персонажей, включая главного героя. Документальные описания быта и нравов эпохи, но на этом отлично прописанном фоне не происходит ничего. Даже любовная линия намечена пунктиром. Стало жалко времени, хотел бросить, что редко со мной бывает. Но революция оживила действие. Вялое течение пустой жизни героя и его знакомых взрывается революцией. Революция как будто должна изменить жизнь героя, но революция заканчивается, а пустая жизнь продолжается. Любовная линия становится интереснее: герой мечется одновременно между четырьмя (!) женщинами. И всё-таки «Красное и чёрное» Стендаля и «Утраченные иллюзии» Бальзака на ту же тему намного интереснее.
Опять необычный тип повествования: в третьем лице, но с точки зрения главного героя. Не всегда с точки зрения главного героя, иногда изображаются события, где главный герой не участвует. Но, в основном, события и другие герои показаны глазами главного героя. Психология других героев редко показывается.
«Блюстителям общественного порядка гикали, свистали; они побледнели; один из них не выдержал и, увидев низенького подростка, подошедшего слишком близко и смеявшегося ему прямо в лицо, оттолкнул его с такой силой, что тот, отлетев шагов на пять, упал навзничь у лавки виноторговца. Все расступились; но почти тотчас же покатился и сам полицейский, сбитый с ног каким-то геркулесом, волосы которого торчали из-под клеенчатой фуражки, точно свалявшаяся пакля.
Тот уже несколько минут стоял на углу улицы Сен-Жак; быстро освободившись от широкой картонки, которую нес, он бросился на полицейского и, подмяв его под себя, изо всей силы принялся барабанить кулаками по его физиономии. Подбежали другие полицейские. Страшный детина был так силен, что для его укрощения потребовалось не менее четырех человек. Двое трясли его за шиворот, двое тащили за руки, пятый коленкой пинал его в зад, и все они ругали его разбойником, убийцей, бунтовщиком, а он, растерзанный, с обнаженной грудью, в одежде, от которой висели клочья, уверял, что не виноват; не мог он хладнокровно смотреть, как бьют ребенка» (с. 342).
«— Даже консерваторы именуют себя прогрессивными! Чтобы привести нас к чему? К республике! Как будто она во Франции возможна!
Все объявили, что республика во Франции невозможна» (с. 459).
«Кончилась эта жизнь, полная суеты! Сколько раз он ездил по всяким канцеляриям, сколько итогов подводил, сколько дел устраивал, сколько выслушивал докладов! Сколько болтовни, улыбок, поклонов! Ведь он приветствовал Наполеона, казаков, Людовика XVIII, 1830 год, рабочих, каждое правительство, так нежно любил всякую Власть, что сам готов был платить, лишь бы его купили» (с. 660).
«— ...Когда настала революция, я думал, что мы будем счастливы. Помните, как было прекрасно, как легко дышалось! Но теперь еще хуже, чем раньше. — Он уставил глаза в пол. — Теперь они убивают нашу республику, как убили когда-то римскую! А бедная Венеция, бедная Польша, бедная Венгрия! Как возмутительно! Сперва срубили деревья свободы, потом ограничили избирательное право, закрыли клубы, восстановили цензуру и отдали школы в руки священников; не хватает только инквизиции! А почему бы ей не быть? Ведь консерваторы были бы рады казакам! Запрещают газеты, если в них пишут против смертной казни, Париж наводняют штыки, в шестнадцати департаментах объявлено осадное положение, а вот амнистию снова отвергли!» (с. 678-679)
Тот уже несколько минут стоял на углу улицы Сен-Жак; быстро освободившись от широкой картонки, которую нес, он бросился на полицейского и, подмяв его под себя, изо всей силы принялся барабанить кулаками по его физиономии. Подбежали другие полицейские. Страшный детина был так силен, что для его укрощения потребовалось не менее четырех человек. Двое трясли его за шиворот, двое тащили за руки, пятый коленкой пинал его в зад, и все они ругали его разбойником, убийцей, бунтовщиком, а он, растерзанный, с обнаженной грудью, в одежде, от которой висели клочья, уверял, что не виноват; не мог он хладнокровно смотреть, как бьют ребенка» (с. 342).
«— Даже консерваторы именуют себя прогрессивными! Чтобы привести нас к чему? К республике! Как будто она во Франции возможна!
Все объявили, что республика во Франции невозможна» (с. 459).
«Кончилась эта жизнь, полная суеты! Сколько раз он ездил по всяким канцеляриям, сколько итогов подводил, сколько дел устраивал, сколько выслушивал докладов! Сколько болтовни, улыбок, поклонов! Ведь он приветствовал Наполеона, казаков, Людовика XVIII, 1830 год, рабочих, каждое правительство, так нежно любил всякую Власть, что сам готов был платить, лишь бы его купили» (с. 660).
«— ...Когда настала революция, я думал, что мы будем счастливы. Помните, как было прекрасно, как легко дышалось! Но теперь еще хуже, чем раньше. — Он уставил глаза в пол. — Теперь они убивают нашу республику, как убили когда-то римскую! А бедная Венеция, бедная Польша, бедная Венгрия! Как возмутительно! Сперва срубили деревья свободы, потом ограничили избирательное право, закрыли клубы, восстановили цензуру и отдали школы в руки священников; не хватает только инквизиции! А почему бы ей не быть? Ведь консерваторы были бы рады казакам! Запрещают газеты, если в них пишут против смертной казни, Париж наводняют штыки, в шестнадцати департаментах объявлено осадное положение, а вот амнистию снова отвергли!» (с. 678-679)